Года три назад ко мне подошел совершенно невзрачный человек средних лет и протянул мне машинописный текст, отпечатанный на папиросной бумаге. Я как всегда был занят чем-то важным, а собеседник хоть и выглядел обездоленным, но был ни на кого не похож, даже на юродивого, одним словом мал и неказист. Я собирался просмотреть текст, но что-то меня отвлекло, и он незаметно утонул под спудом других бумаг. И вот на днях, собираясь написать по национальному вопросу что-нибудь этакое, о том, как в канун выборов, в общем-то, нормальные люди становятся одержимы и уподобляются Гадаринскому бесноватому, из которого Иисус изгнал легион демонов.
Забыв о Господе и его неисповедимых путях, мы от маловерия ищем опору в мысленных логических конструкциях, в помыслах, и чем больше ищем, тем большее напряжение и нетерпимость нас охватывает.

Будущее рисуется нам в виде страшных химер: кому-то мерещится, что идут донецкие, забирают собственность, и рассаживают всех по тюрьмам. Кто-то видит Украину-подкову, расколотую красной полосой, и надвигающуюся оранжевую чуму.
В раздумьях, я, почему-то, стал разбирать старые бумаги, и нашел завалявшиеся папиросные листочки с рассказами; собрался выкинуть, но мой взгляд зацепился за строку и оторвался лишь, когда строки закончились. Стиль изложения, выстраданность, духовная проникновенность и невероятная актуальность написанного меня потрясли.
В моем сокрушенном сознании всплыли слова Апостола Павла: «Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом».(1-е Коринфянам 1:27-29)
Фрагмент этих заметок предлагаем читателю.
(редактор Сергей Моисеев )

Есть ещё один цвет у земных красок — национальный. И обнимается, приголубливается трепетное волнение его искренностью душевной, словно дыхание зари — глубиной морскою. И как в зёрнышке прячется боль национального в человеке, сеется в поле Отчизны своей, становится кровью её. И «то, что ты сеешь, не оживёт, если не умрёт. И Бог даёт ему тело, как хочет, и каждому семени — свое тело. Но одно назначение у всех семян — восстать телом духовным. Лишь сердцем одним и возможно услышать боль сокровеннейшей тайны — рождения национального, когда по одной лишь милости Божьей, венцом царским Сауловым, дарится национальное слабому человеку, чтоб невинным ягненочком Авраамовым на горе Мориа души своей принёс человек его в жертву Создателю — в благодарность осознания полноты человеческой, и преобразилась душа любовью, прикоснулась ею, словно губами, к Богу. Издревле, как за огнём свечи, прятал человек дыхание своё за камнем крепостей, пока не стало национальное надеждой, пеленающей чувства человеческие, крепостью неприступной, хранящей Самого Бога. И сорви национальную одежду с народа, погаси огонёк веры в милость Божью свечи его национальной, и униженный, растоптанный народ станет толпой беспомощной.
О, горе горькое, славянское, так мало знало ты, как прекрасно национальное в любви, что и не ценишь любви в национальном, и вновь позволило дьявольскому вцепиться когтями в самое ранимое в человеке — национальное, во что мы так верили в борьбе с самим злом, и отвечаешь ему тем же, и всё не кончается власть его над тобою, и не прикрываешься благодатным, спасающим покрывалом Пречистой Божьей матери, не побеждаешь зло кротостью и крестом.
Национальное не леденец, одной лишь сладостью тающий в душе, а крест наш тяжкий, земной и нужно нести его на Голгофу покаяния, примирения своего с Богом. И как можно разделять Русь в сердцах наших столбами пограничными, словно виселицами, когда русское и украинское — это две взаимооживляющие друг друга стихии одной души славянской, и лишь тот имеет право подчиниться какой-либо одной из них, кто возлюбил прежде другую. И как обе они порождены Русью, так и сами могут возродить Русь в духовном единении своём и вернуть себе древнюю полноту славянскую, лишь в которой и возможно возвращение к Богу. И мы сами, спасая Отчизну свою, неосознанно бросаем себя в отчаяние нищеты, в которой одной испокон веков только и умеем познавать смиренную, единственную истину блаженной нищеты национальной перед Богом. И омоется Русь нищетой, словно слезой Христовой, воскреснет и исцелится этим мёдом бесценным, русским, души славянской.
С какой трогательной наивностью пытаются украинцы спрятаться за своё национальное и надеются на него более, чем на Бога. Но слёзным, очень жалостливым умеет быть национальное, и как важно, чтоб слёзы его не обернулись крокодильей, языческой ложью. И чем украинское язычество лучше русского? И не приведёт ли к ещё худшей беде, когда одевает нас, как обезумевших, в костюмы свои, словно в рубашки смирительные? И где их счастье мегафонное, и как уберечь их от пятен трупных, коричневых, так горько проступающих на них?.. Тенью кровавой всегда была для Руси междоусобица, и вновь завыла она волчицей голодной, и поклонилОсь ей украинское, знать не желая, что в любви мы один народ русско-украинский, а в ненависти — толпа безнародная. И отбивается украинское от Руси, родившей его, как от акта агрессии, но одной лишь ею и живо. И чтоб сберечь себя в неприкосновенной независимости даже от Бога, сердца русского, в котором столько же страданий, готово саму Русь любви нашей уморить голодомором духовным, вместо взмаха крыла голубиного, влетевшего бревном национальным в глаз его.
Но сколько можно метаться от одного неверия языческого к другому и призывать, как угли горящие, всё новых лжепророков мегафонных на голову свою, будто не сердца человеческие у нас, а деревяшки идоловые. И в самом украинском прорвалось имперское дыхание Руси Киевской. И спешит украинское повторить все ошибки русские, языческие, которыми, казалось, настрадались мы досыта, и зовёт своего Петра, чтоб выстрадать собственный русский путь взлёта и крушения уже своей малой империи, и взваливает на плечи чужой крест, и придавленное непосильной тяжестью его, всё не может встать с колен языческих. И если прошлое русское насилие, более над собой, было единственным спасением от кровавой татарщины, то сегодня с каким врагом, на какую битву Куликовскую зовёт нас украинское? На битву с самой Русью души нашей? И настолько по-русски, по-имперски, будто четвёртый Рим, пытается строить сегодня Украину, что кажется украинцы ещё более русскими, чем сами русские. И становится украинское, как и русское, прилагательным, приглашающим в себя всё инородное, но в который уже славянский раз, по привычке трагичной, славянской — не силой любви, а насилием страха. И из чего выбирать человеку душу себе? Из украинского или русского — такого же украинского? И сколько раз не под силу оказывалось народу моему дьявольское искушение Свободой, без любви и Бога, и захлёбывался он кровушкой её в бунте русском вместо радости.
Всего лишь было подхвачено орлом двуглавым мессианство языческое Святослава и возвращено Киеву, уже украинскому. Но воспротивилось ему украинское, сберегая в сердце надежду на воскрешение прежнего своего, как ему кажется, единственно истинного мессианства — в галицких одеждах. И вновь вспыхнул молнией междоусобной, разжигаемой хитростью, спор тысячелетний двух характеров славянских, проложивших себе дорогу в Русь каждый по-своему.
И, обнявшись крепче двух друзей в черноморско-филаретовском безумии, всё душат друг друга русское и украинское, саму Русь душат, не понимая, что, не найти им в одиночку пути в общеславянскую обитель. Но во всем воля Божья, и, как ни странно, именно в этих объятиях и соединятся две стихии родные в дыхание одно.
И что за извечная беда твоя, славянское, когда настолько отдаёшься ты чужеродному, что не замечаешь плена своего, и что упорство твоё рождённое с хитрой подлостью использует оно против тебя ж самого. Только любовь одна искренняя к Руси святой, православию, сердцу славянскому и спасёт нас, распознает кровное своё, приласкает, убережёт его.
Но проповеди церковной не слышно, и звон колокольный только и угадывается ещё в биении сердца нашего, но не радостью, а бедой страшной. И нет в трагичности сегодняшней ничего экономического, а одно наше славянское, национальное безумие, запрещающее любовь к ближнему своему и любовь к Богу, без которой ничто земное не решится счастливо. И так мы раним друг друга, что нам и не нужно выдумывать ничего для обиды взаимной, как только сказать о своей беде. И плачет украинское, и не знает, что плачет слезой русской; и само принимает боль русскую, как обиду свою, и как нелегко пробить то единственное окошко в независимость, любовь, Русь, лишь через которое и ворвётся в украинское не только Европа, но и Сам Бог. И сколько тысячелетий понадобилось Израилю для единения всех племён своих в одном слове, неужели и нас ожидают наши славянские тысячелетия страдания и надежды, пока не соединит в одной радости великой слово славянское самые болезненные части свои — русскую и украинскую...
Не укрепить никакому народу тела своего национального за счёт других народов; даже совсем поглощённые, лишь на время притаившись, смирятся они с бесправием национальным, но, набравшись сил, извернувшись, отомстят поработителю своему ужасом революций, как возмездием Божьим, местью народа самому себе за своё отступление от Бога. Но связали цари мечту русскую о Небесном Иерусалиме гордыней своей языческой, Царьградом земным, подрезая крылья Руси национальные, отрывающие человека от земного и сгорающие вместе с плотью в огне свечи. И не угодно было Богу, когда даже во имя Православия превращалось мессианство Божье в национальное, и упала империя на булыжник Царьграда, и разбилась. Какая святая наивность славянская — искренне веровать, что любо русское инородному, как и самому русскому. Отпустить нужно русскому с любовью из жизни своей национальной всё инородное, что было насильно названо русским и не желает больше им быть, собственную душу и судьбу, чтоб перестало оно смертельно ранить ростки его и, в осознании русским самого себя, искало возможность осознания своего национального. И важно очень для русского, как теплота ребёнка, постоянное мессианское переживание близости Бога в душе своей. Лишь на кресте мессианства и возможно воскреснуть, став на колени Христовые и, умывая слезами своими, обращёнными к Богу, ноги другой нации, и, распяв вместе с плотью со страстьми и похотями, своё национальное. И словно предчувствуя беду великую в русском язычестве восстала Русь из пепла национального русско-украинского не в погибель, а во спасение своё, чтоб устояло племя славянское в мире сём. И в сам характер украинский ворвались набеги кровавые, татарские, и чтоб их выдержать, остаться собой, и врасти в вечно терзаемую землю родную колосом пшеничным души своей, сколько нужно было веры, надежды, любви. И сколько бы ни всматривалось вдаль, украинское с высоты независимости своей, в одном этом вековом упрямстве и скрыто великое назначение его, в котором и его спасение, и русского. И в упрямстве цветущего рушника украинского возрадуется русское богатству славянскому, пробудится ото сна пирамид египетских, осознает силу свою и научится любить славянское, как и украинское возлюбило его, задумается о себе и Боге, успокоится в язычестве своём.
А в душе России, в самой глубине ее спрятано бесценное богатство небесное, с которым она повенчана навечно — Православие.
Так Русь огромна в любви, что не вмешается ни в чьей воле, кроме Божьей. И слово украинское, как и русское, настолько Божье, что напрасно пытаться самим словом отделять русское от украинского, воздвигать между ними стену из слова, когда рушатся стены последние. И как русское страшится одиночества своего вне украинского, так и само украинское, чем искреннее, тише прикоснётся губами, словно к иконе, к своему, тем яснее осознает, что и оно рождено с тайной, ревнивой болью единения в Руси святой, непонятной ничьему сердцу, кроме славянского, и опасается не самого русского, а кровавого дьявольского, искалечившего его. И когда же дотянется украинское осознанием слова своего, словно корнями души национальными, до тех глубинных, сокровенных источников вод живых, славянских, из которых только и возможно пить жизнь. И зачем мы губим, терзаем дорогие слова — русский, украинец, когда для Руси эти два слова, как две ладони, держащие младенца любви.
Что же мы славяне, все мучаемся, угораем в безумии. Когда же, Боже, упадут на колени покаянные, чтобы сменил Христос кровь их знамени на благословение креста православного, святого, и вспыхнули все цвета славянские на полотнищах душ наших кротостью нерукотворной образа Спасителя, чтоб никакие цвета земные не были достойны почитания нашего более, чем цвета небесные, цвета веры, надежды, любви.

Василий Кривошеев 1993 г.

Архив газеты "Тайны века", Харьков, 2004