Самые первые декреты Советского правительства по религиозному вопросу, и прежде всего самый главный, так называемый «декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», приписываемый к 23 января 1918 года, были ортодоксально-марксистскими, отражали тезис Маркса о религии как надстройке над материальным базисом. Следовательно, стоит Церковь лишить материальных доходов, и она распадется в кратчайшие сроки.
Руководствуясь этой догмой, Ленин декретом от 23 января лишил Церковь юридического статуса, отнял у нее не только все имущество и банковские вклады, но и право приобретать имущество, иметь признанную государством иерархическую организацию, защищаться в судах и проч. Более того, с введением карточной системы на снабжение питанием в годы военного коммунизма духовенство определяется как паразитарный класс, физическое существование которого становится теперь возможным лишь благодаря жертвенности верующих.
Этот первый этап наступления на Церковь отмечен возникновением союзов защиты Церкви в основном из мирян: так в Москве и Ленинграде в такие союзы записалось по 60-70 тысяч человек, — которые заботятся о сохранении церквей и монастырей, сопротивляются закрытию приходов и конфискации их непосредственного имущества отрядами ЧК, но еще больше бродячими бандами вооруженных матросов и дезертиров, именовавших себя большевиками.
Наряду с союзами защиты Церкви, а часто сливаясь с ними, создаются братства под руководством священников для религиозного образования, самообразования и передачи основ веры молодому поколению в условиях отсутствия соответствующих школ, так как все виды обучения детей и взрослых основам вероучения запрещены по декрету от 23 января и всеми последующими советскими законами, за исключением школ для профессиональной подготовки кадров духовенства. Как союзы защиты, так и братства были в значительной степени результатом соборного обращения патриарха Тихона от 19 января 1918 года, которое, с одной стороны, предавало анафеме всех повинных в пролитии невинной крови и гонениях на Церковь, а с другой — призывало народ к готовности «пострадать за дело Христово» и к объединению в духовные союзы, чтобы, защищая Церковь, «противопоставить силе внешней силу своего святого воодушевления».
2 ноября 1917 года Собор направляет высокое посольство на переговоры с Московским реввоенсоветом об урегулировании отношений с новой властью и с увещеванием ее прекратить кровопролитие. Несмотря на неуспех этой делегации, Собор в тот же день выпускает обращение к обеим воюющим сторонам с призывом прекратить кровопролитие и не учинять Расправы над побежденными, кем бы они ни оказались.
Тот же призыв повторяется в обращении от 11 ноября, когда Собор постановляет отпевать погибших обеих сторон.
Затем в течение всей гражданской войны патриарх отказывается дать свое благословение Белому движению, считая, что Церковь не может становиться на сторону одной из воюющих сторон в братоубийственной войне, чтобы не отвергать от себя всех чад, воюющих в противоположном лагере. Когда Белые армии находятся почти под Тулой и кажется, что не сегодня-завтра вступят в Москву, патриарх обращается 8 октября 1919 года с призывом к духовенству не вмешиваться в политическую борьбу и осуждает тех священнослужителей, которые приветствуют Белые армии колокольным звоном. Патриарх заявляет о своей к Церкви гражданской лояльности советской или любой другой гражданской власти, какая будет угодна Божией воле.
И, наконец, в-четвертых, призывая церковный народ объединиться в союзы, патриарх определенно говорит о духовных союзах, а не о вооруженных восстаниях. И действительно, деятельность этих союзов ограничивалась, как правило, безоружной охраной храмов, колокольными набатами в моменты нападения на храмы большевистских отрядов и крестными ходами. Набаты собирали толпы безоружных людей. Лишь иногда такие толпы вооружались палками, камнями но это все было исключением. Как правило, вооруженному отряду противостояла многотысячная толпа, по которой чекисты или матросы нередко открывали огонь, а потом хватали и расстреливали духовенство, активных церковных мирян, монашествующих. В этом первом неравном поединке верующих со своими гонителями, по приблизительным подсчетам того времени, погибло не меньше 28 архиереев, несколько тысяч приходского духовенства и монашествующих и не меньше 12 тысяч мирян, отдавших свою жизнь за Церковь.
Но Церковь вопреки всем, так называемым, научным теориям марксизма не умерла. Более того, советская печать с 1921 года начинает отмечать рост религиозности в стране, а письма верующих из России сообщают о притоке в Церковь той самой интеллигенции, которую несколькими годами раньше можно было встретить в радикальных партиях. Начинается новый этап в жизни Церкви в России: на место традиционно-рутинной принадлежности, принадлежности по рождению, приходит паства обращения.
Если мы возьмем дореволюционную православную Церковь, то мы увидим, что на примерно 120 миллионов православных приходилось около 45 тысяч приходских храмов и примерно столько же священников, в то время как должно было бы быть около 100 тысяч храмов и не менее 120 тысяч священников, чтобы обслужить имевшуюся паству. Следовательно, «практикующих» православных было не больше 40-45 процентов «номинала», то есть миллионов 50-55 из 120. Еще более печальную картину рисуют духовники армии и флота. Как только Временное правительство отменило обязательность посещения Церкви для солдат, посещение Церкви солдатами и принятие причастия сократилось с почти 100 процентов в 1916 году до 10 и ниже в 1917 году. Так что, когда советская печать пишет о росте религиозности и о строительстве церквей во второй половине 20-х годов взамен многих закрытых в первые годы советской власти храмов, то мы можем говорить о явном процессе возвращения или обращения в Церковь после периода неверия. Когда глава Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский, явно пользуясь данными засекреченной переписи населения 1937 года, последней переписи, содержавшей вопрос об отношении к вере в Бога, пишет, что по стране 66 процентов верующих на деревне и 33 в народе, а в общем по стране около 50 процентов населения называет себя верующими, то это тоже свидетельство обращенчества и роста религиозности по сравнению, скажем, с 1910-1919 годами.
Власть, потерпев неудачу в удушении Церкви экономическими репрессиями, начинает применять политику «разделяй и властвуй». Гонения на православную Церковь облекаются в личину борьбы с пережитками царизма, а не с религией как таковой. В то же время делаются всевозможные поблажки протестантам, мусульманам, отчасти иудеям и даже староверам, то есть тем вероисповеданиям, которые не поддерживались при старом режиме. В советских органах печати появляются статьи, утверждающие, что сектанты стремятся к тому же социализму, что и советская власть, только выражают свои социалистические чаяния на реакционном языке религии. Сектам разрешают создавать сельскохозяйственные коммуны, клубы, семинарии, молодежные организации и лагеря, издавать печатные органы.
Одновременно власти поддерживают и разжигают раскол внутри православной Церкви, используя, так называемое, обновленческое течение и голод в Поволжье 1920-1922 годов. Известно, что патриарх Тихон одним из первых откликнулся на голод, создав в августе 1921 года церковный Комитет помощи голодающим и обратившись к главам западных христианских церквей за помощью. Но Советское правительство вдруг запрещает Церкви дальнейший сбор средств, закрывает церковный комитет и отбирает собранные Церковью средства, не встречая в этом сопротивления патриарха. Более того, 19 февраля 1922 года патриарх обращается в газете «Известия» с призывом к верующим жертвовать на спасение голодающих все, кроме утвари, употребляемой непосредственно в богослужении. Но правительство, сначала разрешив опубликование обращения, печатает 26 февраля в «Известиях» декрет о насильственном изъятии у Церкви всех ценностей, включая и евхаристические сосуды. На это патриарх благословения не дает.
Ленин явно хочет конфронтации с Церковью, чтобы подорвать ее престиж и вызвать раскол. Об этом свидетельствует и его тайный наказ Политбюро по поводу столкновения верующих с конфискационным отрядом в Шуе. Вот характерный отрывок из этого документа. Голод, по мнению Ленина, «единственный момент, когда мы можем разбить неприятеля наголову. Именно теперь, когда в голодных местах едят людей, мы можем провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена. Поэтому мы должны подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».
Дальше Ленин требует, чтобы судебный процесс над участниками шуйских событий был «проведен с максимальной быстротой и закончился расстрелом очень большого числа» верующих Шуи, «а по возможности, и Москвы и нескольких других духовных центров». А о золоте, которое он надеялся выручить с конфискации церковных ценностей, он говорит, что оно должно быть использовано для внешнеполитических целей.
Как известно, золота и драгоценностей у Церкви оказалось гораздо меньше, чем Ленин ожидал, и даже тогдашняя советская пресса признала, что в государственном масштабе собранные суммы — ничтожны. Однако заработали на этом члены конфискационных отрядов и комиссий, награбив ценностей и икон и переправив их на зарубежные рынки за валюту, и об этом тоже писала советская пресса.
Но Ленин оказался прав в одном: раскол в Церкви удалось произвести. Нашлись священнослужители и миряне, выступившие против «бессердечности» патриарха, и обвинили его в том, что своей позицией он вызвал 1414 кровавых эксцессов, в которых погибло или было расстреляно более 8 тысяч духовенства и монашествующих (и, вероятно, раза в три больше мирян).
В разгар обновленчества, в 1922-1923 годах подавляющее большинство храмов было передано властями обновленцам, а на Украине еще и автокефалистам. Но народ в своей массе не пошел ни за обновленцами, ни за автокефалистами. Обновленчество стало церковным управлением без народа, а патриаршая Церковь — из-за постоянных арестов епископата, да и самого патриарха и его местоблюстителя стала церковным народом без управления. Еще защитник митрополита Вениамина, расстрелянного в августе 1922 года, адвокат Гурович предсказал провал обновленцев, сказав, что народ может пойти за Павлом, превратившимся в мученика Павла, но «обратные превращения люди, ушедшие из стана погибающих в стан ликующих да еще готовящие узы и смерть своим недавним собратьям, — кто пойдет за ними из истинно верующих?»
Обновленцы без церковного народа были неинтересны советской власти. И вот с 1923 года ГПУ меняет тактику. Пытается заставить патриаршую Церковь принять обратно обновленцев, но без ликвидации последних как организации, принять как особую самоуправляющуюся «фракцию» православной Церкви. На это патриархия не соглашается. И начинаются новые гонения, чтобы заставить Церковь пойти на требования власти.
Церкви нужна была хотя бы легализация, официальное признание правительством права православной Церкви на существование. И вот о такой легализации ходатайствуют патриарх Тихон в 1923-1925 годах и митрополит Петр в 1925 году. Но власти явно хотят от Церкви полного морального подчинения. В 1927 году при очень темных обстоятельствах — по некоторым данным, под угрозой расстрелять всех арестованных архиереев — митрополит Сергий подписывает ту формулировку Декларации лояльности, какую требует от него ГПУ и которая вызывает «раскол справа», то есть тех элементов, которые либо вообще отвергали сговор с советской властью, либо ту форму сговора, на какую пошел митрополит Сергий.
Как известно, эта декларация Церковь не спасает. В 1929 году Советское правительство, занятое коллективизацией, то есть уничтожением крестьянства, начинает полную ликвидацию видимой Церкви и духовенства. Коммунизм, говорил Маркс, начинается с атеизма. Раз Церковь не желает отмирать сама по себе, то ее надо уничтожить. К 1941 году на коренной территории СССР остается несколько сотен действующих православных церквей, а местоблюститель Сергий признается конфиденциально заезжему священнику, что, по его мнению, Церковь в России переживает последние годы своего существования: «Раньше они нас душили, но при этом выполняли свои обещания. Теперь они продолжают нас душить, но обещаний своих не выполняют». В 1927 году митрополит Сергий выдал власти кредит, по которому она не погасила задолженность до сего дня. Так завершился, казалось, последний этап уничтожения Церкви в России. Но Церковь возродилась в годы войны.
Сталин не мог не понимать значения глубокой связи с Церковью национальной культуры и истории. Обращаясь к одной, он не мог игнорировать другую. И вот — исторический прием Сталиным в сентябре 1943 года трех митрополитов, заключение с ними некоего устного договора, допустившего ограниченное открытие церквей, семинарий, избрание патриарха, отстройку церковной администрации, издание журнала Московской патриархии.
Катаклизм Великой Отечественной войны вызвал значительное повышение и углубление религиозности в народе и, в частности, среди молодой интеллигенции, студенчества, которое не поддавалось активизировавшейся антирелигиозной агитации. Ужасы пережитой войны способствовали одухотворению людей.
Разоблачение Сталина сильно пошатнуло остатки веры в коммунистическую идеологию -Сталин был в глазах многих неким непогрешимым олицетворением этой идеологии! Деидеологизация толкала молодежь на поиски иной веры, веры с ценностями, противоположными материализму, то есть к поискам Бога. В этом признавался даже хрущевский глава Идеологической комиссии ЦК Ильичев.
В 1959 году Хрущев провозглашает построение коммунизма в ближайшие 20 лет, то есть к 1980 году, что и было выражено в новой программе КПСС. Но как же вступать в коммунизм с Церковью? Ведь еще Маркс говорил, что пролетарское революционное правительство первым делом ликвидирует Церковь, так как коммунизм начинается с атеизма. И вот повторяется, хотя и не с той методикой, попытка разрушить Церковь. Хрущев обвинял Сталина в нарушении «социалистической законности». И теперь, в отличие от 30-х годов, гонения на Церковь прикрываются «восстановлением законности». Церковный устав, принятый на Соборе 1945 года, при Сталине, оказывается противоречащим советским законам 1929 года о религиозных культах, признающим только двадцатку мирян, а не духовенство. И Совет по делам русской православной Церкви заставляет патриархию принять Устав 1961 года, лишивший духовенство какой-либо власти в приходе и значительно сокративший права архиереев. Церкви, открытые верующим народом на оккупированных территориях в годы войны, приравниваются к действиям оккупантов, объявленных советским законодательством вне закона. На этом основании закрывается подавляющее большинство храмов в западных областях. Но и не только в западных. В общей сложности закрыто за эти годы пять из восьми семинарий, более 50 из 70 монастырей, не менее 12-15 тысяч приходских храмов из 22-23 тысяч, открытых к 1959 году.
А результаты? Даже советская антирелигиозная периодика в первый послехрущевский год признает, что наступление на религию не только не сократило религиозности, но привлекло к вере интерес тех, кто раньше стоял от нее далеко, создало поле сочувствия вокруг верующих, а закрытые общины ушли в подполье.
На смену хрущевским массовым гонениям пришли выборочная дискриминация и индивидуальные гонения. Особенно преследуется верующая молодежь и прежде всего с высшим образованием — опять же согласно с идеологией: ежели, как говорит марксизм, бытие определяет сознание, то человек, прошедший через советскую активно-атеистическую школу, должен быть атеистом. Если же он, и окончив университет, остается верующим или, Боже упаси, крестится взрослым, то это — явное отклонение от норм мышления. Так верующие попадают в категорию реальных или потенциальных «шизофреников» согласно психиатрической доктрине проф. Снежневского. В психушку попадают монахиня Валерия, о. Савва Кольчугин, члены московского религиозно-философского семинара, не говоря уже о многолетних сроках в тюрьмах, ссылках и лагерях за издание или распространение религиозной литературы, за создание групп, следящих за реальным положением верующих в стране и их преследованиями, за активную проповедь учения Христова.
В 20-х и 30-х годах атеистическая пресса предсказывала, что, когда вымрет старшее поколение, пошедшее в школу после 1928 года (когда школа официально была превращена из религиозной в антирелигиозную), СССР станет страной сплошного атеизма. По социологическому исследованию 1930 года только 11 процентов семей воспитывали своих детей в религиозном духе. Но, в советских социологических исследованиях 60-х и 70-х годов число верующих оценивается в среднем в пределах от 15 до 30 процентов. Иными словами, миллиарды рублей, затраченные Советским государством за 70 лет на борьбу с религией, оказались самым нерентабельным вложением в советское хозяйство, а планирование — начисто лишенным какой-либо отдачи, кроме страданий миллионов людей и общего падения нравственности из-за запрета, наложенного на духовное воспитание народа.
Дмитрий Поспеловский
Архив газеты "Тайны века", Харьков, 2005