Эту историю долго скрывали в Советском Союзе и Германии.
8-го февраля 1945 г. в восьми километрах от линии фронта, в районе города Вольдемберга, севернее Варшавы, советские зенитчики сбили немецкий бомбардировщик «Хейнкель-111». Солдаты, окружившие замерший на земле самолет с черными крестами на фюзеляже, не ведали, что являются первыми свидетелями одного из ярких эпизодов второй мировой войны.
История эта началась в далеком сорок четвертом году с допроса пленного советского летчика. Допрос продолжается долго. Сотрудник военной разведки действует хитростью и лестью. Пленный от сотрудничества отказывается.
...В зале Будянского фаянсового завода, где демонстрируется фильм, вспыхивает электрический свет: киномеханик меняет ленту.

Взгляды всех присутствующих, обращаются к человеку, который сидит в первом ряду. Он внешне спокоен, лишь стиснутые, чуть дрожащие губы выдают его волнение. Это главный герой только что показанной киноленты. В сценах допросов он отсутствует, остается по замыслу режиссера за кадром. Мы слышим только его голос.
Вопросы и ответы — подлинные. Гитлеровцы тогда применили скрытый магнитофон, записали допросы на пленку. В конце войны ее вместе с другими трофеями захватили союзники. Запись была использована одним английским историком при подготовке книги о мужестве советского летчика.
Звали его Михаил Петрович Девятаев. Он родился в 1917 г. в селе Торбеево около Саранска. Он с детства страстно мечтал стать военным летчиком, не зная, через какие испытания проведет его этот властный зов судьбы. И в этих испытаниях выявится величие, на которое способен человеческий дух.
Когда допросы в штабе 6-й армии, затем в варшавском центре военной разведки ничего не дали, Девятаева с группой пленных летчиков отправили в лагерь на окраине городка Кляйнкенигсберг. Но фронтовики, которые к тому времени познали радость военных побед, замыслили побег.
Начали делать подкоп. Работали ночами, рыли ложками и котелками, сдирая кожу на руках до крови. Осталось рыть считанные метры. Неожиданно в барак ворвались охранники. Схватили организаторов побега, среди них оказался и Девятаев. Закованных в железо, троих смельчаков отправили в Берлин, в застенки гестапо, а после отправили в лагерь смерти Заксенхаузен.
Здесь испытывались и совершенствовались способы и орудия массового уничтожения людей.
В немецком языке есть слово «орднунг» — «порядок».
Новички сразу же испытали на себе этот «порядок». День показался Девятаеву бесконечным, тело мучительно ныло от побоев. Вечером блоковой показал ему место на третьем ярусе нар. Но сон, несмотря на страшную усталость, не приходил. Девятаев впервые задумался над ролью в его жизни цифры «13». Может быть, она действительно мистическая? В этот день родился, тринадцатый ребенок у матери, сбили под Бродами тоже тринадцатого числа. И снова эту роковую цифру увидел над входом в карантинный барак... Есть ли шанс у него выжить, вернуться на Родину, увидеть близких и дорогих людей?
Вспомнился эпизод, который произошел в этот день и который где-то там, в глубине сердца, рождал маленькую надежду.
В темном предбаннике регистратор, тоже пленный, поинтересовался у Девятаева, за что он отправлен в Заксенхаузен. Узнав причину — побег, сказал: — За это здесь крематорий...
Подумав немного, регистратор кивнул соседу, рослому, с темными глазами украинцу, и когда тот подошел, передал ему красную нашивку и бирку, взятую у Девятаева. Незнакомец, он оказался парикмахером, нагнулся над одним трупом, лежавшим у стены, и заменил на его груди жетон с продавленными цифрами. Потом, когда стриг Девятаева, повторил несколько раз: — Помни днем и ночью: ты теперь Степан Григорьевич Никитенко, учитель из Дарницы, а не летчик и не старший лейтенант. Твой номер 104533...
Экстремальная ситуация высвечивает все: в одинаковых условиях люди ведут себя абсолютно по-разному. Чужие совсем люди, рискуя собой, пытаются облегчить его участь, как-то помочь. Значит, и здесь, в этом кромешном пекле, есть место величию души.
Началась каторжная жизнь в лагере. В одном из бараков содержались «крестоносцы»: на их лицах несмываемой краской были нарисованы кресты. Никто ни разу не слышал их голосов, они исчезали неизвестно куда.
С утра до вечера по длинному кругу двигались «топтуны». Они проходили по 45 километров, в награду получали дополнительно по 50 граммов эрзацхлеба и крошечный кусочек маргарина, фирмы испытывали свою обувь на прочность.
Доходяг и подростков до 12 лет уничтожали немедленно, они считались «нерентабельными». Черный дым из трубы крематория стлался по всему лагерю. Пепел сожженных паковали в аккуратные мешочки и продавали бауэрам как калийное удобрение.
Один охранник, огромный верзила, забавлялся тем, что кулаком забивал несчастных узников до смерти. Потом уходил в свою комнату и играл на скрипке. Играл мастерски, с вдохновением. Чудесные мелодии всех завораживали.
Великий Данте изобразил девять кругов ада. Сцены, описанные им, заставляют содрогаться от ужаса. Но то был кошмарный сон поэта. Концлагерь Заксенхаузен для тысяч обреченных стал повседневной реальностью. Но здесь можно было воочию наблюдать такие картины, до каких не мог додуматься даже Данте.
«Как-то вечером по лагерному радио сообщили, что будет медосмотр. За столом сидела «комиссия». Поодаль стояла высокая красивая женщина. Пошел дождь, усилился ветер, а заключенным приходилось снимать все и стоять, в чем мама родила. Каждый, об этом предупредили по радио, должен остановиться перед женщиной и обернуться на 360 градусов. Все происходило при свете прожекторов.
Мы привыкли уже ко всему, но здесь был страх перед чем-то неизвестным, непонятным. Все же подумалось: возможно, эта важная дама — помещица и выбирает себе рабочую силу. Одному она сказала: «Направо!» Его отделили от остальных. Я невольно позавидовал: кончилась для него невольничья жизнь в Заксенхаузене. На меня женщина посмотрела с открытым презрением. Тогда я, как и многие, не знал, что отбирали специально тех, на чьем теле была татуировка. С их трупов сдирали кожу и на специальной фабрике под Берлином делали модные женские сумки, абажуры, кошельки...»
В ту ночь после «медкомиссии» 500 узников повели на железнодорожную станцию и загнали в три вагона. На четвертый день, всех выгрузили — и живых, и погибших в пути.
Остров Узедом расположен в Балтийском море. Он не значился ни на одной карте фашистской Германии. На острове находился сверхсекретный объект третьего рейха — база Пенемюнде. Здесь разрабатывали и совершенствовали самолеты-снаряды ФАУ-1, ракеты ФАУ-2, специальные торпеды и другое мощное оружие. Руководил центром Вернер фон Браун, который после войны стал главным ракетным специалистом США.
На острове «дьявола», как его называла нацистская верхушка, создавалось чудооружие, с помощью которого Гитлер надеялся выиграть войну. Объект усиленно охраняли зенитные части ПВО, истребители, подразделения СС и гестапо.
В концлагере Пенемюнде в картотеке против фамилий стоял знак «вечного молчания»: любой узник считался носителем «имперской тайны» и не мог отсюда выйти живым. Охранники, показывая на трубу крематория, открыто говорили: выход только один...
Режим на Узедоме был еще жестче. Гестаповские ищейки действовали везде. За одно неосторожно сказанное слово человек бесследно исчезал.
— У меня полный порядок. Даже не думайте о побеге, — любил хвалиться комендант.
Как-то во время проверки недосчитались одного заключенного. Три дня длились поиски. Обшарили на острове все. И наконец обнаружили. Смельчак забрался в фюзеляж самолета, упавшего в болото. Казнь была варварской. Несчастного раздели, шею обмотали брезентом. Затем спустили голодных собак. До горла звери не добрались, но тело буквально разорвали на кусочки. Человек умер в страшных конвульсиях.
Девятаев попросился в «бомбен-команду», которая имела дело с неразорвавшимися после налетов бомбами. Риск был огромный, ежесекундный. Но зато не торчали за спиной часовые, предпочитавшие находиться за сотню метров. В брошенных жителями домах можно было разжиться едой, немного подкормиться. Да и немец Макс, минер, был не похож на озверевших эсэсовцев. Мог поздороваться за руку с русскими, а только их брали в эту команду, ободряюще похлопать по плечу. Через месяц Девятаев перешел в аэродромную команду. Работа была тяжелой: засыпали щебнем воронки, делали цементные замесы. И все в темпе, под окрики охранников. Гул моторов казался Девятаеву песней — призывной, многообещающей. В такие минуты он остро думал о своем, сокровенном. Где-то там, далеко, за линией фронта, находится взлетное поле его полка.
Сколько ни размышлял Девятаев о побеге, путь видел один: улететь! Прямо отсюда, на немецком самолете! Пока это было лишь дерзкой несбыточной мечтой, которая жила в нем, поддерживая последние силы. Но один человек в таком серьезном деле бессилен. Нужны единомышленники. Вот только как найти таких людей среди тысяч, как не нарваться на провокатора?
Поэтому когда Коля Урбанович осторожно сказал, что есть группа, которая намерена захватить лодку у береговой охраны и выбраться с острова, Девятаев обрадовался. Значит, есть ребята, способные решиться на все! Такие не подведут! Колю за побег от бауэра немцы жестоко избили, сильно изуродовали лицо. Девятаев искренне привязался к юноше, старался всячески облегчить его участь. В порыве откровенности Коля раскрыл старшему товарищу большую тайну. Но кто возглавил группу, отказался назвать: дал клятву молчать.
Пришлось Девятаеву самому «вычислять» этого узника. И определил-таки, нашел. Им оказался Владимир Соколов. Доверительный разговор состоялся лишь после трех неудачных попыток.
Договорившись о побеге, стали готовиться к захвату самолета, для этого нужно было собрать надежных товарищей. Такие скоро нашлись: Иван Кривоногов, Михаил Лупов, Федор Фатых, Петр Кутергин. Только им Девятаев, наконец, признался, что он не учитель, а летчик, летал на боевых машинах, сбивал немецкие самолеты.
Задуманное дело казалось невероятным. Один шанс из тысячи! Сколько могло возникнуть непредвиденных преград! Каким образом устранить часового? В какое время лучше захватить самолет? Что предпринять, если охрана быстро поднимет тревогу? Главное: сумеет ли летчик разобраться с управлением, ведь счет будет идти на секунды?
Все, конечно, предусмотреть было нельзя. Изучали режим работы на аэродроме, размещение охранных постов, время заправки самолетов, сигнализацию. Из всех машин выбрали «Хейнкель-111». Он поднимался чаще других самолетов, причем легко, стремительно. Судя по всему, на нем летал важный чин. Нередко в полет его провожала группа гражданских лиц, подъезжавших на роскошных автомашинах. Это был Карл-Хайнц Грауденц, пилот-ас, кавалер многих орденов.
В конце аэродрома немцы устроили кладбище для старых самолетов. Туда при каждом удобном случае и зачастили Соколов и Девятаев. Сменные часовые любили погреться у костра, который пленные разводили в обед. Это и старался использовать Соколов.
— Вчера ваш камарад посылал на свалку. Там резина, кожа! Хорошо все горит! — говорил он с самым смиренным видом часовому.
Получив разрешение, просил взять с собой еще одного из команды: принести, мол, больше, про запас. Выбирал Соколов, конечно, Девятаева. Вместе торопились к разбитым самолетам, залезали в кабину. Первый переводил, второй запоминал назначение приборов. Потом, лежа ночью на нарах, Девятаев повторял про себя все до мелочей, мысленно представлял, что и как надо делать, когда попадет в «свой» «Хейнкель». Так продолжалось много недель подряд.
Фронт приближался. То, что положение Германии резко ухудшается, заметно было и по поведению охранников. Они зверствовали так, как никогда раньше, вымещая свой страх на заключенных. Дошла очередь и до Девятаева. Не выдержав, он ударил развязного, с постоянно наглой ухмылкой на лице «Костю-моряка». Тот вызывающе заявил вечером в бараке группе пленных:
— О Родине думаете? А не все ли равно, кому служить? Были бы денежки да девочки...
Завязалась драка. Прибежали эсэсовцы. «Костя-моряк» заявил, что его «обидчик» якобы занимается «политикой». Офицер в черном мундире приказал отхлестать Девятаева бичом и произнес:
Десять дней жизни!
Эта фраза означала смертный приговор. Для Девятаева — второй после приговора, вынесенного в застенках берлинского гестапо. Теперь его должны были непрерывно избивать — чем попало, днем и ночью. Совсем недавно таким путем здесь расправились с другом Девятаева, его земляком Фатыхом.
Как рассказывал Михаил Девятаев: «От голода и побоев мои силы быстро таяли. Понимал, что смерть неумолимо приближается. Однако не переставал думать о захвате самолета. Боялся только, что свалюсь с ног, и мечта останется неосуществленной. Ночами снились страшные картины. Чаще других видел виселицу, овчарок с оскаленными ртами. Вскакивал с нар, бегал, как безумный, по бараку. Друзья опасались, что я сойду с ума. Дежурили возле меня, успокаивали. Я немного утихал, а через час-другой все повторялось. Появилось непреодолимое желание закурить. Иначе, чувствовал, могу действительно сорваться... На рассвете прибежал в соседний барак к Кривоногову, попросил достать любой ценой табаку. Тот снял с себя последнюю теплую вещь — свитер, где-то выменял на пару сигарет...»
Жадно затянулся цигаркой и вдруг задохнулся, упал, глаза остекленели. Как назло, появился немец, поинтересовался, не болен ли русский, внимательно посмотрел на лагерный номер.
Прозвучал сигнал о сборе на аппельплац, а Девятаев все лежал на земле и не мог подняться. Того, кто отсутствовал на проверке, сразу же вешали. Все, подумал обреченный, виселицы не миновать. С трудом добрался до своего барака, спросил у соседей по нарам, объявили ли на проверке о его казни? Когда услышал отрицательный ответ, даже не поверил. Оказалось, что тот самый немец, когда унтерфюрер выкрикнул его номер, ответил: «Я». Прошли многие десятилетия, а поступок гитлеровца для Девятаева так и остался загадкой...
Обстоятельства для побега складывались удачно, все шло гладко, по задуманному. Быстро расправились с охранником. Надев его шинель, Петр Кутергин «повел» команду к самолету. Расчехлили моторы, убрали из-под колес тормозные колодки. Каждый молил про себя: чужая земля, чужая машина, чужое небо — не предайте нас, людей, выстрадавших адские муки в фашистском плену. Дайте спастись от смерти, вернуться на Родину!
Внезапно возникли разные неожиданности и преграды. Как только Девятаев ворвался в кабину и нажал кнопку «Батарея», то увидел: приборы бездействуют. Тотчас выяснил причину: нет аккумулятора! Соколов и Кривоногов мигом поняли его команду, бросились в одно место, другое и скоро притащили передвижной, на тележке, подключили к бортовой электросети.
Завели моторы, подкатили, несмотря на протестующие сигналы регулировщицы, к бетонной полосе, а на ней один за другим приземляются самолеты, выполнявшие боевые задания. Ждать нельзя, на аэродроме могут заподозрить что-то неладное.
Главная беда пришла во время взлета. Моторам дан полный газ, тормоза отпущены, самолет послушно понесся вперед. Но что это? Колеса отрываются от бетонки и с шумом падают на нее. Не хватает подъемной силы. Что мешает, где искать причину? До конца взлетной полосы остаются десятки метров...
То был поворот на грани смертельного риска. Но Девятаев справился с ним. А встревоженные гитлеровцы уже бегут к самолету, окружают его. «Хейнкель», подмяв под себя врагов, снова мчится к началу старта и во второй раз берет стремительный разбег. А вдруг повторится то же самое? Тогда гибель всем.
— Давите на руль! — скомандовал Девятаев.
Несколько изможденных худых рук из последних сил помогли летчику отжать от себя руль управления. Взлетная полоса на исходе, за ней обрыв к морю. Чудо, наконец, свершилось! Подпрыгнув несколько раз, самолет с трудом оторвался от немецкой земли.
Трудно передать словами радость смертников в полосатых одеждах. Но она оказалась преждевременной. За два с половиной часа перелета к своим не раз были моменты, грозившие провалом и безвестной гибелью: «слепой полет» в сплошной облачности и полной темноте, опасность врезаться в бушующие волны после вынужденного снижения, облет «Хейнкеля» вражескими истребителями, сопровождавшими морской транспорт... Уже оставили позади линию фронта, убедились, что это советские пехотинцы разбегаются с дороги при виде немецкого самолета, как заработали зенитки. Несколько попаданий, двое раненых...
Пришлось приземляться прямо на вспаханное поле. Все стекла вылетели, полуживого Кутергина удар выбросил на землю. Среди деревьев замелькали темные фигуры. А что, если это чужие? Решили до конца бороться и здесь. Подготовили оружие, патроны. На карте написали, кто они, как захватили самолет, откуда прилетели. Все расписались, карту спрятали под крыло самолета.
К счастью, все обошлось. Подошли бойцы с красными звездами на шапках. Они сразу поверили, что прилетевшие свои. До ближайшей части всех понесли на руках: бывшие узники совсем обессилели. Каждый весил не более 40 килограммов.
12 с лишним лет в Советском Союзе молчали об этом эпизоде войны. Не писали и в Германии. Оно и понятно: случай позорный, невиданный. Ну, а мы-то почему выдерживали обет молчания, не славили героев? Мешали недоверие и подозрительность, которые десятилетиями насаждались в стране. Раз был «там», значит надо проверять... Большинство ушло в армию: горели желанием мстить врагам, а заодно и искупить «вину» кровью. Пять из десяти беглецов погибли на чужой земле, в том числе и Владимир Емченко, павший смертью храбрых возле рейхстага.
Судьба самого летчика сложилась нелегко. Пришлось побывать на Печоре. Вновь неделю стучали колеса наглухо закрытой теплушки, потом — мрачные бараки, обнесенные колючей проволокой.
В Казань разрешили вернуться в 1947 году. Спасло, видимо, то, что истощенный организм окончательно сдал. Девятаев ослеп. Врачи долго боролись за возвращение зрения. На работу не брали. Жили в подвале. Жену Фаю исключили из комсомола, требовали отказаться от мужа-«предателя».
Один раз Девятаев не выдержал, пошел в обком партии. Представился, назвал себя коммунистом. Партийный чиновник, не поднимая головы от стола, попросил показать партийный билет. Узнал, что его нет, заявил:
— Идите. Вам здесь делать нечего. Рискнул зайти в военкомат, сказал о себе:
— Воевал на фронте, пригнал немецкий самолет... Чиновник, теперь в военной форме, грубо оборвал:
— Не рассказывайте нам сказки...
Правда с трудом пробивала себе дорогу. Девятаев работал в речном порту. И лишь 15 августа 1957 года газеты обнародовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении М.П. Девятаеву звания Героя Советского Союза. Для него началась новая жизнь: все хотели увидеть и услышать человека необыкновенной судьбы. Одна любопытная, можно даже сказать кармическая встреча произошла в Харькове. Прославленного летчика пригласили в городской Центральный лекторий. За столом на сцене, на почетном месте, заметил знакомое лицо. Присмотрелся... Да это же «Костя-морячок»! Немецкий прислужник, из-за которого ему оставили в концлагере «десять дней жизни». Девятаев подошел к нему, это был просто взгляд в глаза, произнес одно лишь слово: «Уходи!». Тот сник и мгновенно исчез.
Герой не стал мстить, никому не сообщил об этой встрече: дело прошлое, у человека семья, дети. Лишь выяснил, что он выдал себя за жертву нацизма. Однако благородство Девятаева не помогло. Шила в мешке не утаишь. Жена, оскорбленная изменой мужа и знавшая о его темном прошлом, сама его разоблачила, сообщив куда следует.
В апреле 1960 года «Литературная газета» впервые рассказала о том, что было на сверхсекретной базе в Пенемюнде после побега группы заключенных. Здесь царили переполох и тревога. Узников десятки раз пересчитывали, сутками держали под дождем и снегом, всячески мучили, истязали. Охранники скрывали, что беглецы улетели, причем на самолете самого командира авиачасти. Тайна открылась скоро.
На Узедом примчался с многочисленной свитой сам Геринг. Рейхсмаршал был в неописуемом гневе. Коменданта, похвалявшегося, что побег из его концлагеря невозможен и четырех рядовых эсэсовцев расстреляли. За потерю бдительности поплатились и другие гитлеровцы. Повезло начальнику авиабазы: фюрер, опасаясь, что этот жирный боров, как он называл Геринга, лишит Германию лучших летчиков, приказал Грауденца не трогать.
Нанесенный беглецами урон был огромный. Они помогли раскрыть тайны нацистов. На угнанном самолете были новейшие навигационные приборы, дополнительный бак со специальным горючим, другие технические новинки.
Вскоре, советская авиация нанесла бомбовый удар по рассекреченному объекту.
Были разрушены цеха и стартовые площадки. Темпы производства «оружия возмездия», которым нацистская верхушка запугивала весь мир, снова были нарушены. В результате обстрел Лондона сократился на сотни ракет, жизнь многих англичан была спасена.
Сложная миссия выпала рядовому советскому летчику, но не даром говорят, что Бог не по силам креста не дает. Такие примеры напоминают нам, что никогда, даже в самое критическое, гибельное время, нельзя терять веру и надежду, надо искать и находить выход, спасение. Но к решительному шагу, к своему звездному часу следует готовиться всю жизнь.
В. Казак, кандидат исторических наук.

Архив газеты "Тайны века", Харьков, 2004