Об этом харьковчанам рассказал поэт Константин Бальмонт (март 1913 г.). Возвеличен ими как поэт, непонят как лектор. Между тем, он сказал о том, что сегодня становится предметом научного исследования.
«Волшебник поэзии»
К этому времени литературно-художественная (как тогда писали) жизнь города била ключом. Количество театров, судя по афишам (в газетах), перешагнуло за десяток. В Общественной библиотеке (ныне библиотека имени Короленко) потоком шли лекции и концерты. Трудно найти номер газеты, где не было рецензии, обзора, извещения о выходящих в стране и за рубежом книгах, статьях, театральных постановках.

Встречаются обстоятельные сообщения о литературно-художественных кружках города.
Харьковцы воздавали должное новинкам литературы, не робели перед именитыми. Так было с оценкой первых футуристов — «психопаты искусства», «рыцари ослиного хвоста». «Освобождение от здравого смысла» — так «Харьковские губернские ведомости» (29.06.1907 г.) откликнулась на публикацию стихотворения Зинаиды Гиппиус.
Оценка выступления Бальмонта — 25 марта — еще одно тому подтверждение.
Встречу с прославленным поэтом ждали как праздник. Газета «Утро» (24.03.1914 г.) известила читателей. «К.Д. Бальмонт приедет в Харьков завтра в 8 ч. 19 мин. утра, скорым поездом из Киева...» Профессор Н.Ф. Сумцов опубликовал («Ю.К.» 9.03.1914 г.) обширную статью — «Волшебник поэзии» (к приезду в Харьков Бальмонта).
Статья — гимн поэту, волшебнику поэзии. При этом профессор, вероятно уже зная, что в эти годы творчество Бальмонта катилось под уклон, все-же находит строки, подтверждающие мысль о волшебнике: «стих Бальмонта обнаруживает необыкновенную гибкость, красочность и часто дает новое очарование». Его «Звенья» (сборник) — не «горница» и «терем», как выражается Бальмонт, но волшебный зал и дворец, «каждое стихотворение имеет свое лицо и свою ценность». Снежинка — «мелочь, ничтожество», но Бальмонт, посвящает ей 8 строф — «звучных, содержательных, открывающих живую человеческую душу». Форма стиха отвечает снежинке — легкая, кристальная, летучая.
Иное дело океан. Здесь стих многогласный, величественный, шумный.
Болото (в знаменитом стихотворении «Камыши») отражает его природу, создает определенный душевный настрой: «вздох повторяя, погибшей души, — цитирует профессор, — тоскливо, бесшумно шуршат камыши».
Вообще же, «Бальмонт такой тонкий наблюдатель природы, что его стихами можно пользоваться в научных трудах. Профессор называет исследование С. А. Зеркова о фауне Черного моря, где как иллюстрация использованы строки Бальмонта». «Такое сближение науки и поэзии, — заключает профессор, — с одной стороны говорят о чуткости зоолога Зернова, с другой — о глубине понимания природы Бальмонтом».
Но есть у Н.Ф. Сумцова и критические замечания. «Наряду с пшеницей, — поясняет он, — у Бальмонта встречается и плевелы в виде вычурных стихов», «есть темные и туманные излияния души поэта». «Плевелы» и «излияния» можно было не вносить в сборник «Звенья». Отбросив их, останется «много превосходных произведений, замечательно красивых, смелых и оригинальных».
Еще дальше идет наша газета «Утро». Предваряя приезд поэта, она публикует восторженную рецензию на сборник Бальмонта «Край Озириса». Автор рецензии (она без подписи) пишет о глубоком проникновении Бальмонта в дух и философию древнего Египта, в его религию и поэзию. Здесь он создал картину, ранее недоступную для широкой публики. Это, конечно, преувеличение. Бальмонт, как переводчик уступает место Бальмонту как поэту. К тому же его переводы, как известно, сделаны по подстрочнику, а проникновение «в дух» Древнего Египта и вовсе едва ли кому (в том числе Бальмонту) доступно...
Кроме интервью с поэтом и упомянутой рецензии, газета «Утро» помещает две статьи о Бальмонте. Отдельные строки этой статьи имеют право на внимание при знакомстве с Бальмонтом и сегодня.
Наоборот, как лектор Бальмонт вызвал недоумение и разочарование. «Этого вечера, — пишет И. Турский, — ждали, как праздник... Какое это должно быть редкое счастье — послушать, посмотреть самого Бальмонта, венчанного короля среди поэтов, расточительнейшего обладателя бесценных художественных сокровищ».
Но взвился занавес и зрителям-слушателям представился голый король.
«...легкое разочарование, — продолжает И. Турский, — охватило нас, когда не свободный оратор вышел к нам... сидя прочитал по тетрадке свою лекцию прославленный поэт». Было ли это пренебрежением столичной знаменитости к провинции, аристократа к толпе? Или, быть может, Бальмонт не владел искусством общения со слушателями. А может быть сыграла роль тема, поставленная поэтом. «Публика, с трудом следила за мыслью поэта, выпуская из рук путеводную нить. Смешение слов, образов, сравнений, картин, имен из Мексики, Юкатана, Океании». О чем же рассказывал поэт?
«Из звуков, — поясняет И. Турский, — строит Бальмонт часовню, в которой все полно потаенного смысла». Но Бальмонт не принял во внимание прихожан часовни, ограниченные возможности устного выступления, когда пускается в рассуждение о природе и магии звуков. Вот несколько тезисов из записей, сделанных И. Турским и Н.Ф. Сумцовым:
- гласные звуки — это женщины. Они легко даются говорящему. Согласные — это мужчины. Они выговариваются труднее, но они согласуют все звуки...
Прав Бальмонт! Игра слов — удел поэта. И не прав Бальмонт! Реалии нарушают игру. Обилие гласных, их удвоение, например, в финском не делает их носителей женственными. Жесткое сочетание согласных, например, в арабском, не делает их носителей чрезмерно мужественными!
Но поэту — поэтово! Более существенно рассуждение Бальмонта об отдельных звуках.
— У Бальмонта, — замечает И. Турский, - изумительный по тональности и увлекательности анализ звуков. Звук «а» — легкий, женственный, сладкий и вкрадчивый. Например, в слове «русалка». Впрочем, сквозь восторг у Турского проступает и скепсис. «Русалке» Бальмонта он противопоставляет «каторга» с таким же количеством «а».
Звук «л», — передает И. Турский, — переливчатый, нежный, ласковый. Как в слове «люблю» (вспомнив, прибавлял «лях», «лапоть», «лопата» и т. д.).
Особое значение придает Бальмонт звуку «у». Он тяжелый, угрожающий, угрюмый. Но, — противоречит И. Турский, — как быть с именем Мариума у Пушкина? Или, прибавим, так тяжел, угрюм и угрожающ звук «у» в слове «уха» или сравним «у» в словах «пуд» и «пух». Есть «у» и в «русалке», о которой говорил Бальмонт.
В конечном счете и Турский и Сумцов приходят к выводу: философская часть лекции Бальмонта о звуках — самая слабая. Поэт с задачей не справился.
Огрехи, как видим, есть. Но это частности. В целом Бальмонт прав. Интуиция поэта помогла ему увидеть то, что знали и умело использовали древние цивилизации, повсеместно религии, а также всякие и всяческие колдуны, ворожеи, экстрасенсы и прочие. В сущности, слова буд-то в молитве, будь то в проклятии — это одна лишь оболочка, декорация. Суть дела в силе и характере звука, его влиянии на физическое и физиологическое обличье человека.
К этому пришла наука
Так же известно, что одинаковые слова, произнесенные разными людьми, действуют по-разному. Слово, сказанное человеком, который живет и мыслит соответственно произносимым словам — действенно. В нем собрана духовная энергия, которая действует подобно кумулятивному снаряду, который пробивает броню за счет направленной тепловой и кинетической энергии.
Действенное слово, заряжено энергией веры, а без веры жить и мыслить по слову нельзя.
«Ибо истинно говорю вам: если кто скажет горе сей: «поднимись и ввергнись в море», и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, будет ему, что ни скажет. (Евангелие от Марка 11:23).
Сейчас наука лишь подводит базу под давно известные истины. Установлено, что сила и характер звука и его словесное оформление могут погубить растение или напротив вдохнуть в него новые силы.
Экспериментами установлено: звук «а» — хороший, звук «ж» — плохой, но сильный. «Наши звуки, — говорит Т. Лейс, — кусаются, рычат, бывают узкими, кислыми. Так родилась наука фоносемантика». На женщин больше влияют «м», «п», на мужчин — «й». А звук «р» провоцирует слепую разрушительную активность.
Конечно, в таких сопоставлениях, как у Бальмонта, много субъективного. Звук «а», к примеру, одинаков только в его письменном оформлении. В разных языках он не одно и тоже. Да и сама фоносемантика остается пока на уровне эксперимента.
Есть, тем не менее, две неоспоримые истины, в конечном счете подтверждающие Бальмонта:
- независимо от этнической принадлежности — лепет младенцев, крики восторга или отчаяния почти всегда одинаковы;
- в китайской этнической поэзии стихи не только читают, но и видят: каждый иероглиф, особенно каллиграфически выписанный, несет зрительную нагрузку, что усиливает впечатление от прочитанного. Не случайно в старом Китае, образованные слои населения так высоко ценили поэзию и искусство каллиграфии.
В русской поэзии Бальмонта звук выполнил ту же роль: усилил зрительное впечатление, сделал стих картиной; а картину — стихом. И многие ли поэты силой звука достигли таких результатов, чтобы читать, понимая и читая, понять:
И вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.
Таков Бальмонт — поэт.

Семен Авербух

Архив газеты "Тайны века", Харьков, 2004