Печать
Просмотров: 1441

1200px-Vasily_Perov_-_Портрет_Ф.М.Достоевского_-_Google_Art_Project.jpgОдин старый грешник сказал в прошлом веке, что если бы не было Бога, то следовало бы его выдумать. И не то странно, не то было бы дивно, что Бог в самом деле существует; но то дивно, что такая мысль -- мысль о необходимости Бога -- могла залезть в голову такому дикому и злому животному, как человек: до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она делает честь человеку.
Русский философ Василий Розанов высказал любопытную мысль: до некоторого времени, в силу относительности и условности человеческого мышления, бытие Бога невозможно было ни утвердить, ни опровергнуть. Но вот преподаватель Казанского университета математик Николай Лобачевский доказывает аксиому, что в некотором пространстве две параллельные прямые сходятся. Этот его постулат заложил основу нового направления в математике, получившего название неэвклидовой геометрии. Значит, делает вывод Розанов, "к тому, что немыслимо и, однако же существует, может относиться и бытие Божие", недоказуемость которого не является аргументом его нереальности.


Иван Тургенев, Александр Герцен и Николай Чернышевский, Николай Некрасов и Виссарион Белинский -- все они были современниками Достоевского. Романтики и революционеры, атеисты и славянофилы -- каждый из них по-своему пытался ответить на сакраментальные вопросы: "кто виноват?" и "что делать?". Но только Достоевский отважился приступить к разгадке тайны тайн -- природы человека. Почему зло порою является источником добра, порок уживается с добродетелью, грех прорастает святостью? Какой смысл сосуществования в одном человеке этих "несовместимостей"? В каких безднах духа они сходятся?
Неведомыми, невидимыми силами он был допущен к мистерии жизни, в заповедные глубины духа, где один на один с искушениями душа человека вела невидимый, жестокий, коварный бой.
Это случилось зимой. Поздним вечером Достоевский шел вдоль берега Невы. Внезапно воздух вокруг него сгустился, ожил и из сумеречной бездны возникли лица -- " вполне титулярные советники и в то же время как будто какие-то фантастические титулярные советники. Кто-то гримасничал, спрятавшись за всю эту фантастическую толпу, и передергивались какие-то нитки, пружинки, и куколки эти двигались..." С детства в юношеских своих фантазиях он любил воображать себя то Периклом, то христианином из времен Нерона, одно время даже хотел сделаться сумасшедшим, вроде Гамлета. Но сейчас было другое. В видении на Неве он увидел Петербург глазами его обитателей, "маленьких людей". И принял это видение как знак. Как призвание посвятить себя писательству.
Избранничество Достоевского впервые проявилось еще в пору его учебы в Инженерном училище. Тогда, скорее всего от перенапряжения, с ним впервые случился приступ эпилепсии (или падучей, как эту болезнь называют в народе). Испокон веков эпилепсия считалась болезнью святых, давала дар ясновидения прошлого и будущего. По признанию Достоевского, ни одна радость жизни не стоит того блаженства, которое испытывает эпилептик за мгновение перед припадком.b96f15fba00c60fbab86c10b5aedebdd.jpg
Но ни дар видения незримого, ни эпилепсия, возможно наделившая его этим даром, -- ничто по сравнению с пережитым им испытанием -- переживанием смерти. Приговоренный к казни через расстрел "за политическое преступление" -- сочувствие идеям равенства и справедливости, -- он в течение почти двадцати минут стоял на эшафоте в ожидании, когда раздастся команда "Пли!", которая разом оборвет его жизнь. Двадцать минут на эшафоте! Опыту переживания смерти в древние времена подвергали избранных из избранных -- посвященных, душе которых в этом испытании открывались тайные пути в запредельное. Этот "экзамен" на готовность постичь непостигаемое назывался инициацией. Нечто подобное испытал и Достоевский.
Эшафот стал для него Голгофой. А воскресение (замена казни каторгой и ссылкой) -- буквально воплотившейся библейской истиной: "...аще пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода".
В поисках человека
Имя Федор означает "дар Божий". Известно: имя -- судьба. Но на первый взгляд в жизни Достоевского были сплошные лишения: ранняя смерть матери, арест, путь на эшафот, этап, поселение, смерть двоих поздних и обожаемых детей. Однако: находясь в Петропавловской крепости, он "выдумал три повести и два романа"; стоя на эшафоте в ожидании приговора, прозрел, что каждая минута жизни может быть наполнена вечностью, ибо жизнь -- это дар; в каторжном бараке, где "ад и тьма", наблюдал характеры, постигал судьбы, запоминал истории, которых "на целые томы достанет"; живя на поселении, чувствуя себя изможденным и больным, ясно предощущал, что "как будто созрел для чего-то грозного, ясного и неизбежного". Смерть малютки дочери вслед за потрясением наталкивает на размышления о некоем высшем промысле, о том, что младенцы наделены знанием большим, нежели "премудрые и разумные". Результатом этих размышлений стал роман "Идиот", главный герой которого -- "взрослый ребенок" князь Мышкин. Смерть сына выжигает душу страшным огнем, но словно затем, чтобы на этом пепелище взрастить свою идею о смысле жизни человеческой. "Истина проясняется страданием". Он это знал и, в отличие от своих героев, принимал испытания с кротким смирением. Чего не скажешь о персонажах его творений. Почти все они -- одержимы идеей, фаталисты, мятущиеся и мечущиеся в поисках ответа на вопрос: есть ли Бог и есть ли бессмертие? Критики обвиняли писателя в натурализме описаний изломов человеческой психики. Психиатры восхищались поразительной достоверностью этих описаний. Сам же Достоевский по этому поводу замечал: "Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой".
Душа же "ломалась" всем ходом истории. В России была принята реформа, отменяющая крепостное право. "Прежний мир, прежний порядок -- очень худой, но все же порядок, отошел безвозвратно. И странное дело: мрачные нравственные стороны прежнего порядка -- эгоизм, цинизм, рабство, разъединение, продажничество не только не отошли с уничтожением крепостного быта, но как бы усилились, развились и умножились", -- с горечью -- отмечает Достоевский в "Дневнике писателя". Даже свою болезнь он воспринимал как символ времени, пребывающего в конвульсиях. Быть может, и потому тоже его как писателя привлекали пограничные стадии души человеческой, процесс нисхождения в душу идеи. И что важнее для русского человека -- достаток, цель или свобода? Он ответит на эти, казалось бы, прозаические вопросы в самом мощном, самом поэтическом своем творении -- в "Легенде о великом инквизиторе". XVI век. Севилья. В один из душных вечеров среди толпы людей тихо и незаметно появляется Он "в том самом образе человеческом, в котором ходил 33 года между людьми пятнадцать веков назад". Великий инквизитор, почитающий себя Его наместником среди паствы, велит взять Его в плен. Народ послушно повинуется. Оставшись с Пленником один на один, Инквизитор говорит, что незачем Ему приходить и смущать души людей, ибо Он -- всего лишь незыблемый символ в их душах. И незачем мешать Инквизитору и иже с ним именем Христа "Строить" эти души.
Но если вера зиждется на порушенных идеалах и все дозволено горстке избранных -- на свет является "подпольный человек" -- страдающий, разуверившийся, плывущий по воле того меньшинства, которое взяло на себя миссию Учителя, Поводыря, манипулирующего сознанием безмолвствующего народа, в котором погашена, убита в зачатке его главная жизненная функция -- акт сотворчества. Вот почему, утверждает Достоевский, идеал, даже если он ошибочный, -- превыше истины. Вот почему и сам Достоевский, чтобы не стать "человеком подполья", чем больше страдал, тем больше жаждал веры.
"Удивительное существо человек, -- рассуждал Достоевский, -- тепловую смерть вселенной придумал, открыл какие-то параллельные линии, которые пересекаются где-то в неведомой бесконечности, а вот о себе самом порой ничего не знает. Что будет со всем человечеством через тысячу лет представляет яснее, нежели то, что будет с ним самим завтра, через час, через мгновение..." По утверждению Достоевского, он обладал особым взглядом на действительность, ему были ведомы "концы и начала" событий, а то, что большинством воспринимается как невозможное, для него составляло самую сущность реальности. Его роман "Бесы" -- не что иное, как предвидение национал-социалистической идеи, которой будут одержимы фашисты. В "Сне смешного человека" писатель высказывает мысль о том, что любой поступок человека, даже мысль его "отражается в мирах иных" и влияет на развитие Вселенной. В уста одного из героев он вложил мысль о том, что сущность вещей нельзя постичь земными мерками, что жизнь земная взрощена из семян миров иных. "Что станется в пространстве с топором?" -- вопрошает черт в больном сознании Ивана Карамазова. "Если куда попадет подальше, то примется летать вокруг Земли в виде спутника". Задолго до Циолковского, Кибальчича и Оберта слово "спутник" употреблено в современном понимании. За сорок лет до Октябрьского переворота Достоевский предвидел "страшную, колоссальную стихийную революцию, которая потрясет все царства мира изменением лика мира всего. Но для этого потребуется сто миллионов голов. Весь мир будет залит реками крови... Бунт начнется с атеизма..."
"Бунт начнется с атеизма". Фраза, ставящая всего Достоевского поперек течения XIX века. Два пути дальнейшего развития рисовались просвещенной общественности: одни видели будущее благоденствие в поступательном движении цивилизации, другие -- в революции. Будучи антагонистами, эти два лагеря становились заодно, когда дело касалось религиозной жизни и религиозной мысли. Век, в котором торжествовал позитивизм, был уверен: на все вопросы ответит наука. Но такое безраздельное господство позитивистской науки грозило не только забвением мысли мистической, но и таких фундаментальных понятий, по мнению Достоевского, как Бог и душа. А отсюда -- лишь шаг до атеизма. "Если нет Бога, то все дозволено". Обычно лицом века видится какой-то выдающийся (или типический) деятель, действующий в основном русле общественной жизни. И только в XIX веке таким "лицом" оказывается отрицатель, пророк грядущих бедствий, вызванных бездумным оптимизмом эпохи.
Он знал день своей смерти и утром спокойно сказал жене: "Сегодня я умру". Он все же успел найти ту неведомую точку, где пересекаются две параллельные прямые -- Бог и дьявол. Полем битвы оказалось сердце человека.

Татьяна Зорина