1 сентября 1921 года в газете "Петроградская правда" было помещено сообщение ВЧК "О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти" и список расстрелянных участников заговора в количестве 61 человека. Среди них тринадцатым в списке значился "ГУМИЛЕВ, НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии "Издательства Всемирной литературы", беспартийный, бывший офицер... "
В мае 1917 года прапорщик 5-го Гусарского Александрийского полка Гумилев оказался в Европе. Эта необычная командировка была связана с переброской русских экспедиционных бригад в помощь союзникам на Салоникский фронт. В апреле 1918 года Гумилев возвращается в Россию, хотя лондонские и парижские друзья советуют ему остаться на Западе до лучших времен.
Согласно воспоминаниям И. В. Одоевцевой, в конце апреля 1921 года Гумилёв полувынужденно сказал ей, что участвует в заговоре, направленном на спасение России, и что стоит во главе одной из ячеек последнего.
На её мольбы оставить его, поскольку «это безумно опасно», он ответил, что «обратного пути нет» и что он «должен исполнить свой долг».
3 августа 1921 года поэта арестовали. В тюрьму он взял с собою Евангелие и том Гомера... На допросах поэт держался мужественно. Он не назвал ни одного члена ПБО, кроме уже погибших...
Никакого открытого суда, обещанного Яковым Аграновым, не было. Приговор вынесла коллегия ВЧК.
В ночь перед расстрелом ( с 25 на 26 августа 1921 года) Николай Степанович написал на стене камеры: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь»....
Говорят, что, когда приговоренных к смерти выстроили перед расстрелом, руководитель казни прокричал:
— Кто здесь поэт Гумилев? Выходите из строя.
На что Николай Степанович ответил так:
— Здесь нет поэта Гумилева. Здесь есть офицер Гумилев.
И остался в строю.
...Мать Гумилева отказалась поверить в то, что сын погиб. До последних дней она была убеждена в том, что Николай совершил побег из-под ареста и уехал на Мадагаскар.
А в роскошной форме гусарской
Благосклонно на них взирал
Королевы мадагаскарской
Самый преданный генерал…
Ирина Одоевцева вспоминала, что Гумилев говорил ей в рождественский вечер 1920 года: " Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем - вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что "Умру я не на постели/ При нотариусе и враче... " Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей - равенство перед смертью...."
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ НИКОЛАЮ СТЕПАНОВИЧУ.
"Слово"
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
«СМЕРТЬ»
Есть так много жизней достойных,
Но одна лишь достойна смерть,
Лишь под пулями в рвах спокойных
Веришь в знамя Господне, твердь.
И за это знаешь так ясно,
Что в единственный строгий час,
В час, когда, словно облак красный,
Милый день уплывет из глаз,
Свод небесный будет раздвинут
Пред душою, и душу ту
Белоснежные кони ринут
В ослепительную высоту.
Там Начальник в ярком доспехе,
В грозном шлеме звездных лучей,
И к старинной, бранной потехе
Огнекрылых зов трубачей.
Но и здесь на земле не хуже
Та же смерть — ясна и проста:
Здесь товарищ над павшим тужит
И целует его в уста.
Здесь священник в рясе дырявой
Умиленно поет псалом,
Здесь играют марш величавый
Над едва заметным холмом.
***
Я, что мог быть лучшей из поэм,
Звонкой скрипкой или розой белою,
В этом мире сделался ничем,
Вот живу и ничего не делаю.
Часто больно мне и трудно мне,
Только даже боль моя какая-то,
Не ездок на огненном коне,
А томленье и пустая маята.
Ничего я в жизни не пойму,
Лишь шепчу: "Пусть плохо мне приходится,
Было хуже Богу моему,
И больнее было Богородице".
«Георгий Победоносец»
Идущие с песней в бой,
Без страха — в свинцовый дождь.
Вас Георгий ведёт святой —
Крылатый и мудрый вождь.
Пылающий меч разит
Средь ужаса и огня.
И звонок топот копыт
Его снегового коня…
Он тоже песню поёт —
В ней слава и торжество.
И те, кто в битве падёт,
Услышат песню его.
Услышат в последний час
Громовый голос побед.
Зрачками тускнеющих глаз
Блеснёт немеркнущий свет!
Николай Гумилев
Архив газеты "Русь Триединая", Москва, 2017