Жизненный путь матери Марии (Елизаветы Юрьевны Скобцовой; 1891-1945)
(Продолжение начало в № 4)
В необыкновенно яркой личности новопрославленной преподобномученицы Марии вечно живое Предание нашло для себя талантливейшего выразителя. Талантливого не только в слове, но прежде всего в деле жертвенной любви к Богу и ближнему. Ее произведения пронизаны мужественным духом воинствующей Церкви, содержат в себе протест против «христианского благополучия», обрядового благочестия. Благодаря матери Марии многие верующие смогли переосмыслить христианские идеалы и отказаться от понимания православного христианства как религии духовного «комфорта».
МАТЬ МАРИЯ
С конца 20-х годов в Париже она стала помогать всем, кто нуждался в поддержке и помощи. А этих несчастных в эмигрантской среде во Франции было очень много: была безработица, толкавшая мужчин в кабаки, марсельские трущобы были переполнены эмигрантами со всего мира, падшие женщины, шахтерские поселения, белые русские офицеры, которые, оказавшись за границей, иногда сходили с ума... Елизавете Юрьевне казалось, что все это вопиет о помощи! И она спускается в ад русской эмиграции.
Это были люди, потерявшие все, часто — близких, почти всегда — имущество, потерявшие родину, дом, профессию, многие опустились, огромное большинство нищенствовало, было озлоблено — это была очень мучительная среда.
Но мать не судит своих детей, мать любит, помогает, кладет себя под ноги им, чтобы спасти их. И мать Мария стала не судить, а любить и помогать, и эта любовь должна была распространяться на всего человека, на всю личность - тело, душу и дух.
Искала я таинственное племя
Тех, что средь ночи остаются зрячи,
Что в жизни отменили срок и время,
Умеют радоваться в плаче.
Искала я мечтателей, пророков,
Всегда стоящих у небесных лестниц
И зрящих знаки недоступных сроков,
Поющих недоступные нам песни.
И находила нищих, буйных, сирых,
Упившихся, унылых, непотребных,
Заблудшихся на всех дорогах мира,
Бездомных, голых и бесхлебных.
Когда она разъезжала с лекциями по Франции и видела, в какой нищете и безысходности жили многие русские, ее сердце разрывалось. Она все отчетливее понимала, что ее призвание – не в чтении лекций, а в том, чтобы выслушивать и утешать, оказывать практическую помощь людям во имя Христа! Сколько раз она повторяла евангельские слова: «Придите ко Мне все страждущие и обременённые, и Я успокою вас».
Оторванные от Родины и выброшенные на чужбину русские люди тогда поняли, что без помощи Божией им не выжить. Многие, даже отошедшие от Бога, обрели веру. В Париже один за другим открывались храмы, часто устроенные в старых гаражах или городских квартирах. Это сплачивало людей.
Надо сказать честно, что многие православные люди смотрели на нее с недоверием, с насмешкой. Ханжи ее не переваривали. Характерно, что она всегда старалась помочь людям и духовно, и материально. Один из остроумцев говорил, что иной христианин всегда готов, когда у него попросят хлеба, дать Священное Писание.
За всей ее деятельностью, которой она отдалась без остатка, встал вопрос о совершенно невозможной дальнейшей жизни супругов. Елизавета Юрьевна стала стремиться к монашеству как самоотверженному служению Господу и людям.
Митрополит Евлогий (Георгиевский) поддерживал в ней это стремление, с согласия ее супруга дал ей церковный развод и сам постриг ее в церкви парижского Богословского института с именем Мария благословил Елизавету на монашество в миру со словами: «Нарекаю тебя в честь Марии Египетской. Как та ушла в пустыню к диким зверям, так и тебя посылаю в мир к людям, часто злым и грубым, в пустыню человеческих сердец».
На первое время ей дали тихую светлую келью в институте, где она могла спокойно молиться и готовиться к своему монашескому подвигу. Как пишет о ней о. Сергий Гакель: «Елизавета Юрьевна Скобцова отложила мирское одеяние, облеклась в простую белую власяницу, спустилась по тёмной лестнице с хоров Сергиевского храма и распростёрлась крестообразно на полу».
В рубаху белую одета...
О, внутренний мой человек.
Сейчас ещё - Елизавета,
А завтра буду - имя рек.
В 1932 году мать Мария поехала в Латвию и Эстонию и посетила тамошние женские монастыри. Именно в Пюхтицкой обители, ещё в советское время, были сняты многие кадры художественного фильма о ней.
В 1982 году вышел на экраны фильм «Мать Мария». Главную роль в нем блестяще сыграла Людмила Касаткина.
Еще до пострига она насмотрелась на жизнь русских эмигрантов, на нужду и трущобы, в которых жили русские люди.
Теперь мать Мария поставила перед собой цель - создать настоящий «приют» - дом, где люди могли бы не только поесть, но и получить гражданские права и потом найти работу.
Но на мать Марию продолжают сыпаться удары судьбы. В 1935 году ее дочь Гаяна, не мыслившая себя без России, едет в СССР. Меньше чем через два года она умирает в возрасте двадцати трех лет в Москве от дизентерии.
Поначалу горе и сомнения, вызванные этим ей казались едва выносимыми.
Ещё до начала войны м. Мария основывает движение "Православное Дело". Её ближайшими помощниками стали о. Димитрий Клепинин, молодой Юрий Скобцов, Ф.Т. Пьянов, Ю.П. Казачкин.
Мать Мария создает приюты для девушек, для нищих, создает дешевые столовые. Вытаскивает из сумасшедших домов, больниц, спасает от тюрем.
Она могла идти и к проституткам, и к нищим, и к людям презираемым. Для нее не было чужих. Вот почему и стихи, и те философские работы, которые она публиковала в различных эмигрантских журналах, — это не было теоретизирование, это не была заумная, заоблачная философия, а это был кристаллизовавшийся опыт души самоотверженного человека.
Пусть отдам мою душу я каждому,
Тот, кто голоден, пусть будет есть,
Наг - одет, и напьется пусть жаждущий,
Пусть услышит неслышащий весть...
И начинали слышать, и духовно преображаться, многие из тех, кого она спасла от неминуемой гибели, стали её самыми преданными помощниками.
ПОСЛУШАНИЕ В МИРУ
«Есть два способа жить. Совершенно законно и почтенно ходить по суше - мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только все время верить». — говорила мать Мария.
Мать Мария особенно чтила Христа ради юродивых, подвижников, не уединившихся в монастырских стенах, а совершающих свой подвиг в миру под личиной безумных и убогих, служа людям и принимая поругания.
Она выделяла Василия Блаженного и считала, что «свобода нас призвала юродствовать». Вслед за Бердяевым мать Мария также опасалась «духовной буржуазности», которая есть «несвобода духа», противопоставляла «дух страннический» миру инертного порядка, восставала против удушения веры и благочестия. Ей хотелось «бродить по земле и взывать: «покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное».
В статье «Мистика человекообщения» она пишет: «Есть известная возможность на основании любви к Богу ущербить любовь к человеку. Любовь к Богу — это главное и единственное. Всё остальное только «послушание», только подделка, которая ни в коем случае не должна умалять главного. Получается так, что у человека есть свой монастырь в его духе, за высокими белыми стенами. Там он пребывает в полноте и чистоте богообщения и оттуда в порядке некоторого снисхождения, некоторого патронирования спускается в грешный мир. Он выполняет свой долг послушания, долг, имеющий очень строгую и четкую границу. Оно не должно нарушать ритма его жизни в Боге, некоего священного комфорта, оно не должно захватить его до самой глубины его духа».
Но мать Мария не только нарушала, она искала новых (в то же время и древних) путей монашества, нарушая привычную традицию и привычное монастырское благолепие. Это искание не было только ее личным, анархическим протестом против форм устарелых, а не древних. Новые общественные условия эпохи требовали постановки этих новых принципиальных вопросов и монашества и христианского пути. Сама жизнь это диктовала.
До пострига Елизавета Юрьевна много выступала с лекциями и докладам на религиозные темы. При постриге митрополит благословил ее проповедовать и в храмах после богослужения. Она была готова свидетельствовать о Спасителе, не заботясь о своем личном или монашеском облике в глазах других.
Образ жизни и даже облик самой матери Марии были часто соблазном для окружающих. Многих она раздражала своей неуемной энергией, своим видом, своими выступлениями. Не всем нравится, когда их пробуждают от сна или безделия, будоражат их тихую, повседневную жизнь. Еще хуже, если им напоминают, что нужно принять участие в помощи страждущим.
Ее упрекали, что она в этом же доме на улице Лурмель держит свою старую мать и своего сына — значит не отреклась от семьи. А разве было бы лучше и по-христиански примернее — снять у чужих людей убогую комнату (денег-то ведь не было) для старушки с мальчиком? Ведь вопрос не в том, в разных ли квартирах живут, а в том, как соблюдают завет Христов или носят тяготы друг друга. И мы знаем множество примеров: подвижников, живших в монастыре вместе с престарелыми родителями и детьми, которых почему-либо нельзя было оставить в миру. Мать Мария была одиозна в глазах ревнителей так называемого «классического» монашества. Считая что: «Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет».
Мать Мария писала обращаясь к монашествующим: «Пустите за ваши стены беспризорных воришек, разбейте ваш прекрасный уставной уклад вихрями внешней жизни, унизтесь, опустошитесь, умалитесь,– и как бы вы не умалялись, как бы не опустошались – разве это может сравниться с умалением, с самоуничижением Христа. Примите обет нестяжания во всей его опустошающей суровости, сожгите всякий уют, даже монастырский, сожгите ваше сердце так, чтобы оно отказалось от уюта. Тогда скажите: «Готово мое сердце, готово»».
Мать Мария была максималисткой и по натуре и по убеждениям. Она считала, что в нашу огненную, голгофскую для человечества эпоху, когда люди захлебываются в страданиях, нельзя отгораживать себя от них даже ради собственного спасения. Вопрос идет не только о монастыре, как религиозной организации, но и о внутреннем монастырьке, который человек может созидать в своей душе, чтобы отгородиться от грешного и страдающего мира.
А мать Мария жаждала «неудобного» (по ее определению) христианства, где не было бы вообще никакого комфорта.
Напоминала, что самых резких слов Иисуса Христа в Евангелии удостоились не грешники, ведущие явно неправедный образ жизни, но вполне духовно респектабельные фарисеи, исполняющие все требования «религиозного благочестия».
Она исходила из того, что христианин — это человек, воплощающий в себе Христа, что человек должен себя отдать целиком, — это не декламация. Крест Христов — это не просто знак, который мы носим, а это полная отдача и отдача до смерти.
Когда она приняла пострижение с именем Марии, она сказала: «Ну, теперь время для декламации кончилось».
Она не отрицала традиционного аскетического монашества. Но понимала, что должно быть и что-то иное.
Ее христианство и ее монашество были обращены всем своим существом и деянием к миру, и она писала: «Великим и единственным подвигоположником мирского делания был Христос, Сын Божий, сошедший в мир, воплотившийся в мире весь, целиком, без всякого как бы резерва для своего Божества. Он истощил Себя, и Его истощание есть единственный пример для нашего пути. Всем Своим Богочеловечеством был Он в мире, а не какими-то вторичными своими свойствами. «Сие есть Тело Мое, за вы ломимое», то есть расточаемое, «Сия есть Кровь Моя, за вы изливаемая» — вся, до капли изливаемая. В таинстве Евхаристии Христос отдал Себя, Свое Богочеловеческое Тело миру, или иначе — Он сочетал мир в приобщении этому Богочеловеческому Телу, сделал его богочеловечеством. Христова любовь не умеет себя мерить... не умеет беречь себя. Христос и апостолов не учил такой бережливой оглядке в любви и не мог учить, потому что они были приобщены Им Евхаристической Жертве, стали Телом Христовым и этим самым были отданы на заклание миру».
Она говорила: да, жизнь запачкана, унижена, отвратительна, но отбросить ее, как поступают часто люди, пытающиеся решить проблему отсечения, — это путь неверный. Необходимо освятить, очистить, поднять то, что валяется, то, что втоптано в грязь. Эта тема освященной земли, освященной жизни становится для нее центральной. Она пишет работу «В поисках синтеза».
Мы несовершенные люди, но мы не духи, мы связаны всеми своими нитями с природой, которая тоже создана Богом; пусть она падшая природа, пусть она извращена, но она богозданна — создана Богом. Перед человеком, перед его внутренней, духовной жизнью стоит огромная задача освящения бытия. Кроме того, полный аскетизм невозможен для социального строительства. Она утверждала, что социальное действие, забота о ближнем есть величайший нравственный долг человечества, человека, и Церкви в том числе. Она твердо опиралась при этом на Евангелие.
СТУПЕНИ СЛУЖЕНИЯ
Классический принцип монашества состоял в противопоставлении своего подвига обычаям грешного мира. Для инока затвор был одним из высших проявлений подвижничества. Но вот на какой-то ступени Божия Матерь выводит иеромонаха Серафима Саровского из затвора на старческое служение миру.
Затвор — это только школа, этап возможности духовной собранности, но не самоцель, не гнездо личного спасения. Затвор — время молитвы и размышления и путь к деянию, к деланию. Это становится особенно ясным в XIX веке, когда в мире ясно чувствовалось приближение социальных бурь.
Мы, имеем много свидетельств о том, что русские подвижники XIX века, тот же преподобный Серафим Саровский, епископ Игнатий Брянчанинов и оптинские старцы, предвидели новую эпоху столкновения и мировых сил и миросозерцаний. Монастыри старой формации доживали свой век, над ними уже была занесена рука истории. Процесс этот, отмеченный подвижниками, шел и извне и изнутри монашества. Об этом ясно говорил Преосвященный Игнатий Брянчанинов, указывая на связь духовного уровня монашества с потрясениями, ожидающими и монашество и христианство. В русском подвижничестве издавна существовала живая связь с народом, но она была скорей личной, чем общественной.
Оптина пустынь первая явила старчество как систему служения людям, как систему духовного воспитания и открыла кельи народу. Тогда это казалось новшеством и почти ересью. Первого оптинского старца Льва епархиальное начальство намеревалось отправить в Соловки и запретило носить схимническое одеяние, так как его общение с народом «позорило схиму». Он ответил: «Пою Богу моему, дондеже семь», и сказал, что не боится ни Соловков, ни даже костров. Он показал на толпу богомольцев, пришедших к нему со своими скорбями и бедами, и напомнил, что духовного окормления они в приходской церковной жизни не получают.
Движение монашества в сторону общественного служения, было характерно и для более древнего периода (преподобные Сергий Радонежский, Иосиф Волоцкий, Авраамий Палицын, святитель Димитрий Ростовский, преподобный Серафим Саровский), но отступившего на второй план в последний синодальный период в большинстве русских монастырей.
Исходя из этих примеров мать Мария избрала путь деятельного служения Господу через служение социальное: «...Я знаю, что нет ничего лицемернее, чем отказ от борьбы за сносное материальное существование обездоленных под предлогом, что перед вечностью их материальные беды ничего не значат. Я думаю, что человек может отказываться от любых из своих прав, но абсолютно не смеет отказываться от прав своего ближнего».
Эти свои убеждения мать Мария воплощала в своей общественной церковной деятельности, организуя помощь больным и безработным, но не становясь на позиции снисходительной буржуазной благотворительности, унижающей и дающего и принимающего. Смыслом всего этого делания было сохранение образа Божия в людях, сохранение их мысли, их человеческого достоинства.
Она писала стихи, а ее философские статьи, в том числе и на богословскую проблематику, являют собой особую сокровищницу русской мысли и русского слова.
Особо стоит отметить ее работу «Типы религиозной жизни» написанная в 1937 г., посвящена анализу русской православной церковности, сложившейся к этому времени в России и в эмиграции. Эта полемическая работа вызывает интерес по прошествии более, чем полувека с момента написания.
В этой работе явлены не просто изображение характерных «религиозных типов», с их сильными и слабыми сторонами, — мать Марию тревожат «бесчисленные подмены христианства».
XX век потребовал от чад Церкви переосмысления самих принципов своей жизни и выверения их по евангельским принципам. Внутреннее понимание и ответственное приятие этого требования ставит труд матери Марии в один ряд с выдающимися достижениями богословской мысли русской эмиграции и делает ее воистину пророческой.
Мать Мария находила время и вышивала облачения для священнослужителей. По сей день в храмах Парижа хранятся вышитые ею иконы и облачения.
Она была столь разной, непредсказуемой и абсолютно нелогичной, что разложить ее жизнь по полочкам просто невозможно. Она, по выражению Николая Бердяева: «стремилась к созданию нового типа монашества».
Образ матери Марии не укладывается в обычное представление о православном монашестве, и до сегодняшнего дня является соблазном и безумием «традиционного» православия.
Слишком сложна ее жизнь, слишком переполнена событиями, противоречиями, исканиями.
И ведь действительно, казалось бы, о какой святости можно говорить, когда было два брака, революционное прошлое, курение, стихи, дети, неправильная юрисдикция, непонятное богословие, монашество ли? К тому же история Русской Церкви не изобилует примерами женской богословской мысли.
Не так просто поместить все это в русло привычного житийного жанра. Сама мать Мария скажет о себе:
Кто я, Господи?
Лишь самозванка,
Расточающая благодать…
Восхождение к последнему подвигу
В Европе Вторая мировая война разразилась в 1939 году. Осенью 1940 года в Париже началась немецкая оккупация.
И дом, который она основала на ул. Лурмель, 77, становится одним из штабов Сопротивления.
Здесь опыт подпольщицы старых времен ей пригодился.
Высокая, статная, с доброй улыбкой, уже стареющая женщина еще раз увидела смысл жизни в том, чтобы добро стало делом - на этот раз рискованным — «Подлинная Христова истина всегда связана со свободой, а наш путь, наше призвание, наш подвиг и крест — пронести свободную Христову истину через все испытания» — этими словами мать Мария вдохновляла подпольщиков на борьбу.
Лурмельский комитет стал центром антифашистской деятельности в Париже. В нем жили бежавшие из плена советские солдаты, посылались посылки, деньги, устраивались побеги. Душой лурмельского комитета была мать Мария.
В келье матери Марии установили мощный приемник. По ночам она слушала и записывала советские сводки, а утром на большой карте СССР, занимавшей всю стену комнаты для собраний, стоя на столе, передвигала булавки и красную шерстинку, указывавшую на положение фронтов. Увы, в 1941 году эта шерстинка передвигалась всё больше и больше на восток. Но мать Мария никогда не теряла веру в победу над фашизмом. Она говорила своим друзьям: «Я не боюсь за Россию. Я знаю, что она победит. Наступит день, когда мы узнаем по радио, что советская авиация уничтожила Берлин. Потом будет и русский период истории. России предстоит великое будущее. Но какой океан крови!»
Однажды за обедом кто-то сказал, что при наступлении немцев погибло столько-то тысяч советских солдат, и один из присутствующих белоэмигрантов ненавидевший большевиков заметил: «Это еще мало».
И тогда мать Мария сказала: «Убирайтесь вон, а адрес гестапо вам известен».
В июле 1942 года за ночь было арестовано 13 тысяч евреев. Их всех собрали на зимнем велодроме в Париже, где продержали долгое время без воды и еды. Мать Мария проникла туда и три дня помогала добровольцам Красного креста. В этих невероятных условиях ей удалось спасти троих детей, уговорив мусорщика спрятать их в ящик с мусором и вывезти за город.
Мать Мария говорила: "Вы думаете, что я бесстрашная. Нет. Просто знаю, что это нужно. Я просто чувствую по времени, что Господь берет меня за шиворот и заставляет делать то, что Он хочет... Я ничего не взвешиваю. Я просто подчиняюсь".
7 февраля 1943 года мать Мария уехала из Парижа на пригородную ферму за продуктами для своих столовых. В это время фашисты ворвались в дом на улице Лурмель, чтобы арестовать мать Марию. Не застав ее, они сделали обыск во всем доме и взяли заложником ее двадцатилетнего сына Юрия и несколько позднее - о. Димитрия Клепинина. Они обещали отпустить юношу, если мать явится к ним сама. Она пошла выручать сына, но гестаповцы обманули, взяли мать Марию и не выпустили Юрия.
Гестаповец Гофман, который ее арестовывал, по воспоминаниям ее матери сказал: «Вы больше не увидите свою дочь. Вы плохо ее воспитали. Она помогает нашим врагам. Она помогает евреям». Мать ответила: «Она христианка, для нее нет ни эллина, ни иудея. Она помогает всем! И если бы Вы были в беде, то она помогла бы и Вам!» А мать Мария усмехнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы».
Отца Димитрия Клепинина несколько раз допрашивали, и он был отправлен в лагерь в Компьене вместе с Юрием. На его допросе был такой эпизод: его обвиняли в сокрытии и спасении евреев и потребовали, чтобы он дал обещание впредь этого не делать. Тогда он показал им свой наперсный крест и спросил: «А этого Еврея вы знаете?» Гестаповец ударил его по лицу. Юрий, увидя это надругательство, заплакал, а о. Димитрий стал утешать его, напоминая о страданиях Христа.
9 февраля 1944 года о. Димитрий Клепинин скончался в лагере Дора.
Господь дал утешение матери Марии и Юре увидеться в лагере в Компьене перед отправкой ее в Германию. Одна из заключенных, И. Н. Вебстер, описывает это свидание: «Светло. С востока падал какой-то золотистый свет на окно, в раме которого стояла мать Мария в черном, монашеском, лицо ее светилось, и выражение на лице такое, какого не опишешь, не все лица даже раз в жизни преображаются так. Снаружи, под окном, стоял юноша, тонкий, высокий, с золотыми волосами и прекрасным, чистым, прозрачным лицом, на фоне восходящего солнца. И мать и сын были окружены золотыми лучами... Они тихо говорили. Мир не существовал для них. Наконец она нагнулась, коснулась устами его бледного лба. Ни мать, ни сын не знали, что это их последняя встреча в этом мире. Долго она после стояла уже одна у окна и смотрела вдаль. Слезы медленно текли по ее щекам».
Сохранились свидетельства тех, кто был рядом с ней до ее последнего шага навстречу Христу. Как всегда, мать Мария всем старалась помочь и несла слово Божие. Вспоминает ее соузница племянница Шарля де Голля Женевьева де Голль-Антониоз: «На своем тюфяке она устраивала настоящие кружки, где рассказывала о русской революции, о коммунизме, о своем политическом и социальном опыте и иногда более глубоко о своем религиозном опыте. Мать Мария читала отрывки из Евангелия и Посланий по «Настольной книге христианина», которая уцелела у одной из соузниц во время обыска. Она толковала прочитанное в нескольких словах. Подле нее мы молились и порой пели тихими голосами. Мать Мария часто посещала блок русских девушек, «солдаток», которые принимали её с любовью».
Она также собиралась вернуться в Россию после второй мировой войны: «Буду странствовать, миссионерствовать среди простых русских людей».
В лагере, был предел человеческой беды и муки и страшная возможность духовного отупения и угашения мысли, там легко было дойти до отчаяния. Но мать Мария не отчаивалась, потому что она уже умела осмысливать страдания и самую смерть. Она учила своих соузниц «не угашать мысли», переосмысливать окружающее, находить утешение даже в самых страшных образах лагерного быта. Так, в лагере непрерывно дымили трубы крематория, напоминая о неотвратимой обреченности; даже ночью полыхало их зарево, но мать Мария, показывая на этот тяжелый дым, говорила: «Он такой только вначале, около земли, а дальше, выше делается всё прозрачнее и чище и, наконец, сливается с небом. Так и в смерти. Так будет с душами».
Одна из ее соузниц вспоминает также, что они беседовали о чем-то, подошла эсэсовка и ударила мать Марию по лицу, а та даже не повернулась и продолжала разговаривать, как будто это была муха, — она хотела этим показать, что не замечает этих людей.
Даже в лагере мать Мария продолжала писать стихи, вышивать.
Весной 1945 года, когда она уже совсем изнемогала и с трудом передвигалась из-за отека ног, то начала вышивать необычную икону Богородицы: Божия Матерь держит на руках распятого Младенца Христа.
Е. Новикова, соузница, вспоминала об этой иконе так: «Как не просили многие у матушки эту иконочку, она никому не хотела её дать, говоря: «Вернемся в Париж, я её даром отдам, но не здесь. Если я её успею закончить, она мне поможет выйти отсюда живой, а не успею – значит умру». Она не успела. О готовности идти до конца говорят её последние слова, переданные отцу Сергию Булгакову и митрополиту Евлогию: «Мое состояние сейчас – это то, что у меня полная покорность к страданию, и это то, что должно быть со мною, и что если я умру, в этом я вижу благословение свыше».
О смерть, нет,
не тебя я полюбила
Но самое живое в мире,
Вечность…
Для христианина важно, как он встречает свою кончину. По некоторым свидетельствам 31 марта 1945 года мать Мария добровольно отправилась в газовую камеру вместо другой женщины, выбранной администрацией лагеря.
В одном из писем Блоку она писала: "Я ищу тяжестей!" С ранней молодости она была уверена, что ее ожидают мучения, мытарства. Пророчествовала она и о том, что ей предстоит быть сожженной и погребенной в «общих гробах»! Её прах смешался с тысячами, других жертв.
Вот так, не дожив до победы двух месяцев, мать Мария закончила свой земной путь в печах Равенсбрюка.
«В личности матери Марии были черты, которые так пленяют в русских святых женщинах - обращённость к миру, жажда облегчать страдания, жертвенность, бесстрашие. Была еще одна черта у матери Марии, которая играла огромную роль, и с которой связана ее гибель. У нее была страстная любовь к России и русскому народу». — говорил русский религиозный мыслитель Николай Бердяев.
Мученическая смерть завершает жизнь монахини и поэтессы и ее великое исполнение евангельской заповеди: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13).
И ее «подвиг убогий» не прошел бесследно, ведь: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Иоан. 12, 24)
16 января 2004 г. Священный Синод Константинопольского Патриархата принял решение о канонизации монахини Марии (Скобцовой), протоиерея Алексея Медведкова, священника Димитрия Клепинина, Юрия Скобцова и Ильи Фондаминского. Основанием для канонизации стало прошение, направленное из Парижа экзархом Вселенского Патриарха архиепископом Гавриилом, управляющим архиепископией православных русских церквей в Западной Европе. Вселенский Патриархат впервые причислил к лику святых русских эмигрантов, оставивших яркий след в духовной жизни Западной Европы 20-40-х гг. XX века.
Русская религиозная философия не была никогда камерной, кабинетной, оторванной от жизни, отвлеченной. Все ее представители были мужественными свидетелями Истины, исповедниками Евангелия, все они запечатлели, каждый по-своему, свои взгляды не только на бумаге, но и в жизни. Недаром уже после канонизации на иконах с образом матери Марии появились надпись «святая мать Мария Парижская».
Евангельское милосердие и евангельское доброделание, которое не взирает на лица стали главным вкладом матери Марии в сокровищницу русского Православия.
Архив газеты "Русь Триединая", Харьков, 2012