Люди, собирающие подаяние, давно стали неотъемлемой частью нашего общества. Мы привыкли к их иногда назойливому присутствию, кто-то подает, кто-то раздражается. Они испытывают нас, мы не всегда верим в их искренность, нас беспокоит, сколько они соберут и как воспользуются нашими деньгами. При этом забываем о том, что между дающим и берущим незримо присутствует Спаситель.
Вот и мне так показалось, когда я встретил на улице человека, который был не похож на большинство попрошаек. Конечно же, его отличал внешний вид, но вид этот был не бутафорский, наигранный; видно было, что это дух человека, достигнув определенного состояния, вылепил образ. Это знакомый нам классический образ мудрого старца. В руках у него была табличка с двустишием, аккуратно выведенным синей и красной шариковыми ручками.
Мне стал интересен этот человек, и мы разговорились.

Мой новый знакомый представился Владимиром, и поведал о своей судьбе. С двух с половиной лет он был прикован к больничной койке. Осложнения после кори привели к туберкулезу костей, и до 18 лет он лежал в гипсе. Гипс меняли каждые три месяца, в школу, естественно, Владимир не ходил.
Родители с помощью репетиторов дали Владимиру хорошее образование, в том числе и музыкальное, привили любовь к прекрасному.
После Владимир закончил ХПИ, работал в «Укргипромаше» конструктором. Но в начале девяностых времена настали суровые, институт закрыли, родители к тому времени ушли из жизни, других родственников у Владимира не было, и остался он на земле один.
Как-то он, стоя в универмаге на Пушкинской, размышлял, что делать инвалиду, брошенному в мир, и в это время к нему подошла женщина, протянула деньги, он стал отказываться, но после пришел к выводу, что хоть это горько признать, но по-другому действительно не выжить.
Грех умирать от голода, когда в мире есть добрые люди. Нужно не роптать, а надеяться на милость, выходи в люди, испытай их, и тебе помогут, хотя для интеллигентного гордого человека это невероятно трудно. Не каждый решится сделать этот шаг к смирению.
Стихи он писал с детства, и здесь, чтобы подбодрить себя и окружающих, он стал сочинять двустишья. Моему изумлению не было конца, когда я узнал, что у него таких двустиший уже около двадцати тысяч. То есть, практически каждый раз, выходя в народ, он придумывает и рисует новое. Стихи просты, бесхитростны, но вместе с тем исчерпывающи.
Двустишья, начертанные на тетрадных листах цветными шариковыми ручками, в которых он делился с харьковчанами своими чувствами: здесь и тяжесть сумы, и благодарность людям за спасение от голода. Например, иногда в них чувствуется грустная ирония, в других — тонкий юмор.
Вот лишь некоторые: Сало сила — глад могила. Голод лют — гонит в люд. За люд держись — дарует жизнь. На одной стороне таблички может быть следующая надпись: Терплю позор — потупив взор. А на обратной: Забуду стыд — да буду сыт! или Кто жаден – тот гаден! Душа добра – рука щедра!
Он считает, что должен трудиться и платить людям за их доброту стихами.
В сумке у него и другие произведения: о кресте нищенства, о высях благих дел, о добре и зле, о природе, о людях, человечестве; о мире, о благоразумии, о страданиях, о труде, справедливости, о цене жизни, о любви, о вечном завете.
В них и переживания и высокие чувства, наставления и призывы. Стиль изложения особый: в сонетах, гимнах, поэмах, философских размышлениях. Его любимая пора года — осень. Конечно, осень — пора года, которая соответствует возрасту Владимира. Особенно по душе ему пора бабьего лета — золотистая пора, когда тишь, тепло и море света, голубые небеса. О природе он пишет с глубокой любовью:

«Природа во все времена хороша,
И мы очарованы ею,
Дареньем Божьей любви дорожа,
Воспев лирой звонкой своею».

На каждый месяц года у Владимира есть свое особенное произведение.
Помимо этого, у Владимира тысячи других стихов, од, поэм, гимнов, и дум на разные темы обо всем, что Бог на душу положит.
Мы стояли на улице Иванова, лил дождь, грязь летела из-под колес проезжающих лимузинов, а Владимир вдохновенно читал западающие в душу слова о чем то прекрасном. Передо мной стоял светлый человек, нашедший себя в поэтическом творчестве.
Мне сначала казалось, как невероятно жестоко распорядилась судьба с человеком, ведь, по сути, он не был воплощен на земле полностью, не знал женских ласк, рано лишился тепла родных и близких, был лишен привычных детских игр. Человеческие радости и печали, страсти и желания не коснулись его, не привязали его к этому миру. И он при этом не озлобился, а, наоборот, проникся сочувствием к этому миру, он как из окна, из иного духовного поэтического пространства смотрит на нашу человеческую суету.
Его стихи не плод вымученного творчества, Владимир говорит, что они возникают в голове вдруг, слова сами собой слагаются в рифмы. Причем могут прийти в голову в любой момент.
Как он пояснил — бывает, пока стою, несколько стихов придет, я их стараюсь запомнить, а потом прихожу домой и записываю на бумаге. Мой девиз: ни дня без строчки, как говорил Пушкин — душа обязана трудиться.
На одном месте я обычно не стою. Во-первых, не хочется у одних и тех же людей милостыню просить. Во-вторых, место я выбираю такое, чтоб оно меня чем-то взволновало, чтоб там я мог творить. Иногда стану на улице, где проходит несколько людей в день. Как-то на улице Мироносицкой возле института Метрологии я стоял зачарованный красивой липой, ко мне подошел художник, прямо-таки затащил к себе в мастерскую, и нарисовал мой портрет карандашем. Оказывается, он работал над многофигурной композицией, и ему не хватало именно моего типажа.
Вообще просто удивительно, как много встречается хороших людей, ведь я для них ничего не сделал, а они подают, иной раз трогает так, что от слез не могу удержаться. Подают и детки маленькие, и старики, калеки, и даже те, кто сам живет милостыней.
Недоброжелательных единицы, иногда они стараются сделать пакость. Я не обижаюсь, переключаюсь на стихи, мир поэзии — спасательный круг для меня. Бывает, милиция прогонит, я вновь не возвращаюсь на это место, не могу ослушаться.
В городе почти нет мест, где б я не стоял со своими двустишьями. Хочется разных людей познакомить со своим творчеством.
Сейчас мне уже тяжело много писать, пальцы стали слабеть, а раньше я с собой каждый день брал сумку памяток, тем, кто давал подаяние, взамен вручал памятку. Это были и подаяльные, благотворительные, призывные и благодарственные сонеты, вот лишь один из них.

Хоть не пою я, не играю,
И не танцую гопака -
Дары все ж зря не собираю,
А подают мне их пока.
Вслед за строкой бежит строка,
До блеска каждую я драю,
Слова поярче подбираю,
Бдя, рифма чтоб была строга
Знать, за труды я получаю,
Куплеты пылкие плодя...
Не просто так беру, скучая,
В карман даяния кладя,
От вас ждя милостыни только
Гадая, кто мне даст и сколько...

Я спросил, сонет надо как-то подписать, фамилию не подскажете?
— Незачем — подпишите псевдонимом, к примеру, Владимир Индукос.
На мои предложения опубликовать стихи, Владимир отвечал уклончиво, и говорил, что не время, да и своими координатами не поделился.
-Как не время, я о вас ничего не знаю? Где вас искать?
-Ведь никто, зажегши свечу, не ставит ее под стол!
Время от времени, когда напор жизненных обстоятельств усиливался, я вспоминал об удивительном старце, и от одного воспоминания о его жизненной стойкости мне становилось легче. Где он и жив ли вообще? И вот я встретил его вновь. И мы продолжили разговор как старые приятели, которые виделись только вчера. Он поджидал молодых людей, парня с девушкой, которые также заинтересовались стихами Владимира и назначили ему встречу на этом месте. Они подошли, и мы стали слушать его стихи, посвященные осени, и тут вдруг, проходившая мимо бабуля, увидев, как некий благообразный старец нечто вещает молодежи, резко вклинилась между нами примерно так, как въезжает машина на заправку. Повернулась ухом к Владимиру и замерла. Дескать, давай и мне влей пару литров благодати, я подзаправлюсь и дальше пойду. Владимир замолчал.
Она говорит — ну продолжайте, что вы там говорили. Выдержав паузу, он перешел на беглый французский.
— Не, ну мне по-русски надо.
— Да нет уж сударушка, я вижу по-русски вы тоже не поймете.
Я про себя подумал, если воду нельзя в решете носить, то благодать и подавно. Видать это состояние, которым нельзя механически на ходу поделиться.
Рядом с этим человеком просто физически ощущаешь насколько втянут в сети, именуемые жизненными процессами. Мы пытаемся ухватить ускользающее счастье, а оно стоит вокруг нас тихо, неброско, и смотрит на нас с сожалением. Мы же, крутясь в событийной центрифуге, порой неспособны его заметить.
Говорят, в жизни всегда есть место подвигу, и чаще всего эти крылатые слова применяют к подвигам военных лет. Но и в мирное время в отдельных случаях, собравшись духом, люди иногда совершают героические поступки.
Но есть особые подвиги — основная тяжесть их в том, что они, постоянны и непрерывны, зачастую заметны окружающим.
Православные христиане знают много подвигов, явленных святыми подвижниками. Но некоторые говорят, что это были другие времена и нравы. И говорят это главным образом, для того, чтобы оправдать свою собственную духовную немощь. Ведь легче всего объяснить чужое поведение с низкой мотивации, тогда и себя преображать не зачем, вроде на фоне окружающих неплохо смотришься в своих глазах.
Еще Достоевский писал, что многие подсознательно ждут падения праведника, ведь он, праведник, являясь живым воплощением высокой духовности, даже если прямо не обличает чужих пороков, уже одним своим присутствием напоминает о том, что наши представления о морали относительны.
Поэтому так необходимо сверяться с эталоном. Эталон этот оставлен Спасителем в виде заповедей, а так же через живых носителей духа. А дух дышит где хочет, и истинный дух распознаваем нами по плодам.
Бог открывается в немощи, и православные христиане знают о Святых Матроне, Макарии, Алипии и других подвижниках, которых Господь властно, через немощь призвал к служению.
Через людей, которым мы оказываем милость, и мы обретаем шанс пополнить капитал, которым будем пользоваться в ином мире, где вор не крадет, и ржа не поедает.
В святоотеческой литературе описан случай, когда один скупец с досады кинул в надоедливого нищего хлебом.
И когда он через некоторое время оказался при смерти, то увидел, что на весы клали его дела, бесы от души нагрузили чашу с одной стороны, а с другой его ангел-хранитель положил лишь одну буханку хлеба, и она перевесила. Скупец пришел в себя другим, обновленным человеком. Одно буханка хлеба дала ему шанс на милость свыше.
Однажды в редакции был не самый легкий день, даже поесть было купить не на что.
Не успели мы погоревать по этому поводу. Как вдруг открывается дверь и заходит Владимир с тортом. Это было как манна небесная. Руками нищего Господь послал пищу. На недоуменные вопросы ответил просто, — проходил мимо и подумал, что вы есть хотите вот и купил торт.
Сам он на протяжении десятилетий в основном питается только черным хлебом и водой. Иногда, если вместо денег дают продукты, то он или съест из уважения к подавшему, или раздает, кому нужней.
О телевизоре или радиоприемнике он и слышать не хочет, ведь это будет отвлекать от творчества. У него свой мир поэзии и обостренное чувство времени.
Мы пришли к нему домой, и он вдохновенно и артистично читал нам свои произведения. Со стен его квартиры на нас смотрели портреты Пушкина, и бабушки Владимира, красавицы дореволюционного Петербурга. Вот уже более двадцати лет обстановка в его квартире остается неизменной.
Единственное приобретение — книги, заполнившие шкаф и аккуратно сложенные на столе. Книги по искусству, науке, духовного содержания, по философии, ценные справочники, произведения знаменитых поэтов и писателей.
Причина, по которой Владимир идет на улицу, не только в его нужде, но и в нашей.
Ведь нам всегда чего-то не хватает, и мы ропщем, но грех жаловаться на судьбу, действительно начинаешь понимать слова преподобного Макария Египетского: «Христос, ублажает нищих духом, которые нищенствуют духом века сего, ничего от него не стяжав, но богатеют постепенно духом истины».
В духовном завещании иеросхимонаха Серафима Вырицкого, раскрывается беседа Бога с душою человека: «Некоторые из лучших сынов Моих суть те, которые отрезаны от живой деятельности».
Кто-то скажет: Ну и где же здесь святость в нашем привычном понимании, ведь Владимир не владеет оружием непрестанной молитвы, не практикует духовно под чутким руководством наставников, — но Логос, разум, проявленный в слове, и владение им, на уровне высочайшем по форме и по духу уже о многом говорит. Ведь драгоценное вино в грязную чашу не наливают. Праведность иногда является в окладе чудаковатости и поэтического таланта.
«Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значущее избрал Бог чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом.» — обращаясь к Коринфянам говорит Апостол Павел (1-Кор. 1:27-29).
Когда Илия Пророк, видя всеобщее отступление от Бога, в одиночестве пал духом, то Бог открыл скорбевшему пророку, что Он сохранил семь тысяч верных рабов, не поклонившихся Ваалу.
И нам не надо унывать, сейчас тоже много подвижников, благодаря которым держится наш земной мир. Мы зачастую не догадываемся об их существовании, но нет ничего тайного, что не стало бы явным, они свидетельствуют о высшей, духовной реальности.
У Бога есть сокрытый остаток в этом поколении, которые не преклонились перед идолами века. Господь с надеждой ждет нашего раскаяния. Есть надежда, что в городе больше трех праведников, ради которых и город стоит.

Сергей Моисеев
Алла Романова

Архив газеты "Русь Триединая", Харьков, 2011