Рассказы о святом праведном отце Иоанне Кронштадтском.
Лет пятьдесят тому назад довелось мне служить с неким Сергеем Петровичем М-вым, сыном Киевского уездного предводителя дворянства. Родители предназначили его к военной карьере, и он был юнкером Киевского военного училища. Как вдруг с ним произошла какая-то драма, разрешить которую, по мнению его товарищей, можно было только кровью. Но поединки были запрещены, юнкерам тем более, и потому остановились на «американской» дуэли. Противники тянули жребий, и вытянувший фатальный билетик обязан был в течение двадцати четырех часов застрелиться.

С. П-чу не посчастливилось, жребий покончить с собой достался ему, и он в тот же вечер, придя домой и воспользовавшись отлучкой отца, пустил себе пулю в грудь, оставив на столе обычную записку с просьбой «в его смерти никого не винить».
Лучшие хирурги Киева все были подняты на ноги; делалось все, чтобы спасти молодую жизнь; но раненый несколько суток был без сознания и, в конце концов, доктора должны были признать свое бессилие и заявить, что надежды на выздоровление нет никакой.
Кто-то посоветовал матери умирающего послать телеграмму о. Иоанну Кронштадтскому с просьбой помолиться о рабе Божием Сергии. Как утопающий за соломинку ухватилась бедная мать за эту последнюю надежду, и в Кронштадт в тот же вечер полетела срочная телеграмма со срочным уплоченным ответом, который не заставил себя долго ждать. Утром пришла коротенькая депеша: «Господь простит. Молюсь. Протоиерей Иоанн Сергиев».
А на рассвете еще до получения ответа, раненый открыл глаза и попросил пить; затем слабым голосом произнес: «А где же священник?». Окружающие подумали, что он хочет священника, чтобы исповедываться и приобщиться. Послали за духовником семьи о. Михаилом. Раненый встретил его довольно недоуменно, но ничего не сказал, исповедывался и принял Св. Тайны. Но лишь священник вышел в соседнюю комнату, как С. П. подозвал мать и сказал ей:
«Зачем вы позвали о. Михаила? Я хотел того, что был у меня ночью».
Мать сначала думала, что он бредит. Но, нет: — взгляд был чист и голос, хотя слаб, но звучал уверенно. Тогда она совсем растерялась и пошла за советом к о. Михаилу. Тот знал о посланной телеграмме и сразу догадался: «Спросите его, каков из себя был приходивший к нему священник?».
С. П. не задумываясь ответил: «Среднего роста, не полный, русые волосы, небольшая бородка, ясные голубые глаза... и такой ласковый, ласковый»...
О. Михаил, который, к слову сказать, был брюнет, высокого роста и довольно тучный, усмехнулся и сказал: «Вот погодите, я вам пришлю карточку о. Иоанна, она у меня есть, покажите ее Сереже».
И, действительно, когда С. П. увидел портрет, то тотчас обрадованно воскликнул: «Ну, да, это он, он! Попросите его еще придти ко мне», и очень был огорчен, когда ему осторожно объяснили, что о. Иоанн «был проездом, но что он обещал молиться о его выздоровлении».
Портрет о. Иоанна С. П. просил разрешения оставить у себя и поставил у своего изголовья. С этого дня выздоровление, к немалому удивлению пользовавших хирургов, быстро пошло вперед.
Познакомился я с Сергеем Петровичем через несколько лет после этого случая. Видел глубокие шрамы от входного отверстия на груди и от выходного на спине, и невольно удивлялся, как он мог выжить от такого ранения. Конечно, о военной карьере ему уже и думать было нечего; вот почему судьба и столкнула нас обоих на одной из далеких окраин Матушки России.
А портрет батюшки о. Иоанна Кронштадтского Сергей Петрович всегда хранил при себе.
НА ДОБРЫЕ ДЕЛА
В ста верстах от Тифлиса, на крутых отрогах Холодных гор, являющихся ответвлением Главного Кавказского хребта, на манер орлиного гнезда, расположился небольшой кахетинский городок, где жила моя семья. В то время Закавказье пересекала лишь одна железнодорожная магистраль от Батума до Баку, и Кахетия была связана с Тифлисом шоссейной дорогой, по которой ездили либо «на перекладных», либо «на долгих», либо в почтовых дилижансах. Последним способом чаще всего пользовался мой отец, когда ему приходилось ездить в нашу «град столицу» по службе или затем, чтобы отвезти нас, детей, в учебные заведения, в которых мы проходили курс. В одну из таких поездок, на промежуточной станции, свободное место в нашем отделении занял священник-грузин. Как водится в дороге, вскоре завязалась беседа, и отец мой осведомился, зачем он едет в Тифлис.
«Да, вот еду повидать батюшку о. Иоанна Кронштадтского. Услышал о его путешествии по Кавказу и узнал, что он пробудет с неделю, а то и более, в Тифлисе. Не могу упустить такого случая вновь повидать моего благодетеля», — отвечал священник.
Признаться, в те годы я, хотя и слышал, быть может, дома имя о. Иоанна, но по своему малолетству не обращал особого внимания на разговоры старших и теперь, в дороге, впервые с интересом выслушал безхитростный рассказ, поразивший и взволновавший мое детское воображение настолько, что я до сих пор не могу забыть его.
«Несколько лет тому назад», — рассказывал отцу наш случайный попутчик: «привелось мне поехать в Санкт-Петербург. Сын мой окончил в Тифлисе семинарию одним из первых и в духовную академию не пожелал, а решил держать конкурсный экзамен в Технологический Институт. Захотелось и мне хоть раз в жизни побывать в столице: вот и поехали мы, старый да малый, из нашего медвежьего угла в современный Вавилон. Сначала все было ладно: экзамен сын выдержал, в конкурс попал и был принят в институт. Я осмотрел все достопримечательности и со спокойным сердцем собирался во-свояси: оставалось только внести за правоучение сына и снабдить его соответствующей суммой на обзаведение и прожитие, пока не смогу ему выслать из дому новое подкрепление.
Так вот, тут-то и начались мои мучения. Жили мы с сыном в скромной комнатке в районе Забалканского проспекта. Деньги я держал на дне чемодана, старого, но солидного, с надежным замком. А денег на всю эту историю, включая и мое возвращение к родным пенатам, надо было рублей около пятисот, и берег я их, как зеницу ока. Можете себе представить мое удивление, испуг и горечь, когда, открыв чемодан дней за пять до моего предполагаемого отъезда, денег этих я не нашел. Пропали, из запертого чемодана, пропали... Хозяин меблированных комнат в ужас пришел, сам в полицию заявил, прислугу допрашивал, обыски делали... Все напрасно. Не иначе, как «специалисты» дело это обработали.
А положение мое было отчаянное. В Петербурге знакомых ни души. Доехать до дому не на что, да и сына оставить без гроша в чужом городе тоже нельзя. Бегал в Консисторию, в Святейший Синод, нигде сочувствия не встретил. Да, может быть, и не верили мне... Совсем я пал духом.
Пошел в Казанский собор. Помолился Владычице. Поплакал. Наведался еще раз в Синод. А там чиновник один, дай Бог ему здоровья, и говорит: «Вы, батюшка, напрасно к нам ходите. Ничего вы тут не получите. Вашему делу, если кто поможет, так это только один протоиерей Иоанн Сергиев». — «Какой такой?» — спрашиваю. «Ах, да, вы ведь, не здешний, не слыхали еще о нем, — отвечает: — Это настоятель Андреевского собора в Кронштадте. Поезжайте к нему, он, наверное, не откажет вам в своей помощи».
Ухватился я за этот совет, как утопающий за соломинку. В тот-же вечер поехал в Кронштадт, пошел в собор к ранней обедне. Собор огромный. Народу видимо-невидимо. Стал в уголочке, на сердце кошки скребут. Вышел о. Иоанн на амвон такой благостный, светлый. И в соборе сразу точно светлее стало. Ушел он за Царские врата, смотрю, служка идет и прямо ко мне: «Пожалуйте, батюшка, в алтарь. О. настоятель вас просит». Меня даже в жар бросило. Пришел я в алтарь, о. Иоанн меня встретил, ласково так, и после обычного приветствия просит меня сослужить ему: «Сослужи мне», — говорит, «отец Ражден». Понимаете, так и говорит, отец Ражден, прямо по имени..., а ведь имя-то такое..., грузинское... в русских-то святцах его не всегда найдешь..., а он сразу, внятно так: «отец Ражден» (Ражден — святой Грузинской церкви, память его 3-го августа). Я чуть сознания не лишился, так это меня поразило. Но, однако, спросить его не решился. Вижу, святой он... Ну, пошел в ризницу, облачился... и служил с ним, и ничего не думал, и о деле своем забыл...
Только потом уже после обедни, когда повел меня батюшка показывать свой странноприимный дом, где он обходил больных, благословлял, ободрял, молился над некоторыми, оделял кое-кого деньгами, — мелькнула у меня мысль: «Как же я скажу ему о своем горе?»... и не решался я... да и некогда было, по правде сказать, батюшку-то рвали прямо на части...
Наконец, кончил он обход: собрались мы уходить оттуда, а в передней навстречу нам какой-то грузный мужчина, купец, должно быть, увидел батюшку, навстречу нам, бух ему в ноги: «Спасибо», — кричит, — отец родной, выздоровела-то дочь моя, выздоровела, все профессора диву дались»... Отец Иоанн его поднимает, а он ему конверт сует: «Вот вам, батюшка, на добрые дела...».
И что-же вы думаете? Батюшка взял, повернулся ко мне, улыбнулся, да и говорит: «Отец Ражден, а это я думаю, вам сейчас нужнее, чем мне», и передает мне тот конверт. А мужчина-то, как закричит «Батюшка, что вы делаете, ведь там пятьсот рублей, я ж на добрые дела»... Отец Иоанн строго посмотрел на него и твердо так говорит: «Ну, да, на добрые дела. А почему-ж ты думаешь, что они даны не на доброе дело?». Мужчина смешался..., а я свое состояние и передать вам не могу... совсем в забвение чувств пришел... Только и очнулся от батюшкиных слов: «Ну, пойдемте ко мне, отец Ражден, чаю напьемся».
«Нет, он — святой», убежденно закончил рассказчик: «Провидец. И по имени назвал... и не о чем не спрашивал... и сумма ровно та, что нужна была... Как же мне было усидеть теперь в деревне и не повидать его еще раз, не поблагодарить? Ведь сын-то мой давно инженер, в Юзовке служит»...
Таков был первый рассказ об отце Иоанне Кронштадтском, слышанный мною в детстве.

Архив газеты "Русь Триединая", Харьков, 2008