Было это в русской глубинке в позапрошлом веке, в затерянной среди лесов деревеньке. Жили там не тужили люди такие же, как и во всей Руси матушке. И была там одна семья молодая, все в ней было ладно та складно, но вот беда — деток не было. Жена, звали ее Катя, — загляденье, все кто ни смотрел на нее, видел свет невещественный, не глазами конечно, свет, от нее исходящий, каждый душой воспринимал.
Была она при красоте телесной, одарена и добротой и скромностью. Муж ей под стать, молод, красив, умен, одно слово — мышца Господня. Жили они поживали, да горя не знали. Если б не одно но, детей у них не было. Бывало, посмотрит Катя на то, как весело соседские дети на улице резвятся и навалится на нее тоска да уныние. И как-то незаметно, тут как тут мысль крамольная, — что же Господи, я что всех хуже? За что такое наказание?
Хотя учили ее, что терпением мы незримо лучшую долю приближаем. Ведь благ Господь и для каждой души у него свой рецепт спасения заготовлен.
Ну а все равно мыслям не прикажешь, лукавый враг рода людского не ведает покоя, ищет души светлые, но приблизиться не может, обжигается.

Ждет, когда душа охладеет в вере. Вот тут он и начинает раздувать уже свой огонь, огонь страстей нешуточных, всепоглощающих. Попадет человек в силки, а потом вольно и невольно сам уже для других плетет. Земля до поры всех носит, духи противоборствуют, а по земле их слуги в виде людей ходят. Далеко не каждый, а лишь умудренный и прозорливый сразу отличить их сможет.
И вот в тоже время по-своему жил не тужил бродяга Тихон. Жил одним днем, и часто не знал где голову приклонить на ночлег. Был он в буквальном смысле и жнец и чтец и на дуде игрец. Слава о нем как о гармонисте удалом всюду шла. Песни он сочинял такие, что за душу брали и наизнанку выворачивали. Как-то про себя самого с пьяну сочинил: «Святой Михаил Архангел не иди за моею душою, я даже сам не знаю где ее схоронил». Сочинил да и сам испугался. А память про такие откровения обычно водкой заливал. Но на праздниках, на пиру, он был не отразим. Дивный голос такой силы, что сирены утопились бы от зависти, а глаза светлые, но прожигающие, блеск и неугасимая страсть к жизни с искрой дионисийской, не потухший как у пахарей, а с лихостью пьянящей к свободе неизведанной и запретной зовущий.
Избалованный женским вниманием Тихон выискивал взором девушек скромных, целомудренных либо верных мужьям. Его незримый покровитель был опытен и редко ошибался в целях и средствах.
Вскружить голову, завладеть умом и сердцем, хоть на час насладиться властью над телом и духом человеческим и ретироваться. Вот таким был наш герой. Но на самом деле он даже об этом не задумывался, не анализировал поток жизненных впечатлений. Главное для него — вертеться среди людей, по этому поводу он и пел: «Толи в морду дадут, толи торбу набьют, и если не здесь, то обязательно тут». Вот так и бродил по миру, но была у Тихона особая примета, пятно родимое на шее с левой стороны. Бывало, покуролесит он с девкой на сеновале, а через девять месяцев ребенок на свет появится обязательно таким же пятном меченный. Тут уж не до кривотолков, сельчане люди догадливые, отсюда ситуации разные. Отцы с мужьями за ножи да топоры. Но где его сыщешь на Руси необъятной. Сколько трагедий было, неперечесть. Тихон дважды одним путем не хаживал, берег его покровитель до срока, подсказывал, куда, где хаживать, где и что говаривать, как из ситуаций щекотливых ловко изворачиваться.
Оказался Тихон в деревеньке нашей, да и подрядился в поле поработать, как раз жатва была. И Катя наша трудилась там же, а мужа ее как раз в город за инструментом отправили.
Вечером после жатвы, мужики по стаканам самогон разливают, Тихон на гармони поигрывает, сам пьян весел, и народ веселится, куражится, а Катя как несмеяна в сторонке сидит. Тихона это только раззадоривает, вот уж кому сегодня вскружу голову. Тоже мне, все люди как люди резвятся без памяти, а ты думаешь, что силой особой обладаешь, на земле нельзя без греха, не положено. Тот, кто греху противится, лютую злобу этого мира на себя навлекает.
Дальнейшее Катя смутно помнит, действительно, всем весело, а ее тоска разобрала, но внимание к себе почувствовала, и уйти хотела, да неловко как-то в разгар веселья компанию покидать. А тут вдруг Тихон скоморошничать начал, ей с шутками-прибаутками чарочку поднес. Так что пришлось выпить под общий хохот. Катя думает, ну уж ладно, с меня не убудет, чуть выпью со всеми и домой. Но не тут-то, цепко ее уж судьба за локоть держит. Даже крепкие мужики знают, что между первой и второй перерывчик небольшой, а там воля человека место другим стихиям уступает. И эти силы им уже как бильярдным шаром свою партию разыгрывают.
И помнит Катя, как во сне или в наваждении все было, как Тихон с ходу песню для нее сочинил про лунный камень, который он ей дарит. И ночь на сеновале, под самым роскошным покрывалом звездами да планетами вышитом, пролетела как час.
Так уж устроено, что всякое утоленное желание земное осадок горький имеет. Не успел насладиться, либо новая страсть к чему-то охватывает, либо угрызения подбираются. Горит человек в стыде, это ему напоминание, в аду жар похлеще, и не все вакансии еще заняты. Упал человек в другую крайность — на дно отчаяния, казнит сам себя, и не смеет подняться.
Схоронила Катя тайну свою в глубине сердца, надо бы на исповедь сходить, да от одной мысли стыд охватывает. Но вскоре тайна из под сердца еще одним сердечком стучать стала. Муж ненарадуется, думает: Вот, наконец-то Бог нас помиловал!
Как-то глубокой осенью Катя увидела в окно странницу-монахиню. Пожалела ее, позвала в дом, как водится, обогрела и накормила. Говорит ей странница — вижу светлая душа у тебя, но за светлыми душами охотников много. Проклятие ты навлекла на род свой до пятого колена. Метка на дочери твоей будет недобрая. Не могу предстоять за тебя — сама грешница. Бог сперва посылает искушение, а потом утешение. Ты не выдержала, а так было бы у тебя чадо через год от мужа твоего. А теперь терпи, чтобы ни было. Чтоб спастись в этом мире, помимо сердца чистого нужно иметь и волю крепкую. Это два крыла, которые человека в горний мир отсюда переносят. Жизнь, это борьба непрестанная. Молись и уповай терпения тебе и души спасение.
Хотела, было идти старица, но остановилась, видит зря лишнего наговорила, не все, что Бог открывает выносить из сердца надо. Безутешна Катенька, растеряна и страхом подавлена. Нельзя ее саму оставлять.
— Шла я в лавру грехи отмаливать, да видно останусь на время по хозяйству вам помогу, а там видно будет. Молиться вместе будем, чтоб миновала тебя доля горькая.
Зима на исходе, и вот морозной мартовской ночью пришло время рожать. В бревенчатой бане многоопытная старица за повитуху роды принимает. Кричит Катя что есть мочи, а старица с волненьем дитятко принимает. Свет от лучины неровный, но у новорожденного пятно родимое на шее, как залог греховности, просматривается. Роженица лежит без сил, а старица мгновенно увидела страшную картину будущего. Молва по селу как пожар лесной разнесется, вспомнят сельчане жатву, прокрутят в памяти пятно на шее у Тихона, сопоставят. Эпизоды подозрительные вспомнят, что исчез он куда-то в тот вечер, да и про Катю никто не подумал.
Вот уж соседи отыграются, все дурнушки завистливые языки поразвязывают. А муж, куда ни пойдет, везде ему будут мерещиться ухмылки соседские, смешки ехидные, про ловкого гармониста. Да придет он пьяный, а ухмылки кривые и в доме ему мерещиться будут, и станет он бить суженную, да не сразу опомнится. Ее тело холодное утром вынесут, а его на каторгу отправят. А дочь в приюте как бурьян расти будет, дразнить ее будут кличками разными, пока не вырастет огонь-девка. Да будет она мужиков женатых привораживать. Как увидит где мир да любовь между людьми, так обязательно ее бесик принесет, хвостом щелкнет. Разрушит узы сердечные, прикует к себе молодца, а когда он голову потеряет, с глаз долой из сердца вон. Будет мстить всем за жизнь свою беспутную, много трагедий будет, пока саму ее не настигнет чья-то рука мстительная.
Быстро страшная картина нарисовалась в уме, но еще быстрее старица суетиться стала. Благо нужные травы здесь же развешаны.
Давно не делала этого, каялась за колдовские, знахарские приемы, отвороты, привороты и гадание, ублажала волю людей, а все оправдывала себя, что помощь это. После дала обет Господу больше никогда не прибегать к чародейству. Помогут ли сейчас травы, не потеряют силу свою?
Бросила она их в кипяток, нужно последовательность не забыть, да еще и слова заговора не перепутать... Много повидала старица на своем веку, а тут разволновалась, страх Божий не шутка, а еще нужно остудить успеть, времени очень мало. Задержишься на секунду и не свести пятнышка никаким зельем. Ну, вот все готово. Младенца подносят поближе к свету, и старушка капает отвар на шейку ребенка, пришептывает древние заклинания. Свой шепот траве передает, слова особые еще с древних времен на Руси ведомые. Вода вылилась, шепот вылился, посветлело пятнышко, а потом и вовсе исчезло. Испуганная, заплаканная мать замерла в изумлении, а старица в приливе чувств, схватила дитя и вынесла его на морозный воздух. Сквозь покрытые инеем ветви деревьев сверкали мириады светил. Упав на колени и воздев перед собой руки с младенцем, странница воскликнула, обращаясь к небу. Мы грешны! Но и Ты Господь милостив!
Катя, выбежав на улицу, увидела застывшую с девочкой на руках старицу. Она замерла с каким-то восторженно-светлым выражением лица, руки ее сжимали новорожденную.
Катя, отняв девочку, бережно прикрыла ее одеялом. Она так и не смогла понять — то ли ей показалось, то ли действительно звезды млечного пути приветливо сверкнули, принимая душу раскаявшейся грешницы.
Это сонм ангелов спустился на землю, чтобы забрать ее в небесную обитель, — подсказал ветер, ласково коснувшись золотистых Катиных волос.

Сергей Моисеев
июнь 2004 г.

Архив газеты "Тайны века", Харьков, 2005