Предметом настоящей статьи является один из самых известных и вместе с тем загадочных памятников древнерусского лицевого шитья — первый, древнейший покров на раку Сергия Радонежского. Древность покрова, высокий класс искусства шитья, глубокая содержательность образа преподобного, а также совершенно необычайная иконография вышитого лика Сергия — все это сделало данный памятник буквально хрестоматийным в искусствоведческой литературе последних десятилетий.
Драгоценно для нас и описание покрова, сделанное Т.В. Николаевой. Автор пишет: «Вполне возможно, что к этому покрову могла относиться одна из двух записей в Описи 1641 г.: «Покров отлас черн, ветх, на нем шит образ чюдотворца Сергия, подпись белилы, неподложен».
Покров несет на себе самое раннее из дошедших до нас изображений Сергия. Образ преподобного передает облик живого Сергия; это портрет основателя и первоигумена Троицкого монастыря. Изображение Сергия на покрове уникально своей иконографией — типом и выражением лика; эти особенности не были впоследствии повторены ни на всех более поздних и достаточно многочисленных шитых покровах, ни на иконах преподобного.

Воспроизведение на покрове живого Сергия не было случайностью, но, очевидно, являлось основной целью творцов покрова.
Мы предполагаем также, что покров исполнен в самом Троицком монастыре, вероятно, по инициативе игумена Никона к открытию мощей преподобного в 1422 г.
Стилистически покров не выходит за время первой четверти XV в., что вполне согласуется с монастырским преданием о причастности к возложению покрова на раку Сергия тогдашнего великого князя московского Василия Дмитриевича, умершего, как известно, в 1425 г.
Открытие мощей Сергиевых происходило 5 июля 1422 г. и означало собой как бы первую ступень канонизации подвижника — провозглашение троицкого игумена местночтимым святым. Так или иначе, наличие на покрове вышитого вокруг головы Сергия нимба заставляет признать, что покров был вышит не ранее 1422 г., но либо непосредственно к указанному дню открытия мощей, либо к одному из последующих Сергиевых дней 1423 или 1424 г. Последнее маловероятно хотя бы потому, что акт открытия мощей был, несомненно, очень торжественным, он тщательно подготавливался и тут вряд ли могло обойтись без покрытия открываемых мощей не каким-то простым, временным, но именно драгоценным покровом, достойным знаком грядущей всеобщей, всероссийской канонизации святого.
Мы предполагаем, что покров на раку с мощами преподобного Сергия возложил именно великий князь Василий Дмитриевич.
Степень проникновения в духовную сущность натуры, с такой силой выявленные на покровном изображении, неопровержимо доказывают, что автором покрова был не просто высокопрофессиональный художник и зрелый, опытнейший мастер, но человек, принадлежащий, очевидно, к окружению первоигумена Троицкой обители и потому продолжительное время наблюдавший подвижника.
В дни создания покрова в Сергиевой «Троице» жили еще свидетели живого Сергия во главе с Никоном — преемником Сергия, все многолетнее игуменство которого проходит под знаком увековечения памяти первоигумена Троицкого монастыря и прославления духовного подвига Сергия как высокого образца иноческого подвижничества.
В дни, когда создавался наш покров, Сергиева «Троица» оставалась весьма скромным деревянным монастырем, затерянным среди Радонежских лесов. И нужно ли говорить, как благоговейно сохранялся в обители в те времена дух Сергия — дух скромного трудничества и нравственной строгости.
Всмотримся в лик Сергия на покрове.
Сергиев лик с покрова не просто смотрит, созерцает нас, он обращен к нам, проникает в нас и призывает, буквально притягивает к себе. Сообразно натуре, то есть как и на лице живого Сергия, эти небольшие глаза подвижника асимметричны и смотрят по-разному. В общении с нами в основном лишь левый, более открытый и светлый глаз преподобного, правый, в большей тени и полузакрытый верхним веком, обращен скорее внутрь самого подвижника и вместе с заметно пониженным «крылом» брови придает всему лицу выражение скорбной усталости, почти страдания. Хотя в целом лик Сергия на покрове создает впечатление скорее просветленной твердости, мудрой самоуглубленности и спокойствия. Чем дольше всматриваешься в этот лик, тем сильнее поражаешься многообразию и многооттеночности выражения лица преподобного, где блестящим мастерством художника сплавлены самые различные эмоциональные начала: доброта и строгость, волевая и несколько скорбная сосредоточенность и простодушная открытость, суровый аскетизм и лучащееся добродушие, замкнутость в себе и обращенность на зрителя, молчаливый, но сильный призыв к нему. И все это облечено в образ абсолютной естественности и неподдельности. Все эти многоразличные свойства Сергиевой натуры как бы сфокусированы во взгляде, в глазах преподобного. Кроме того, глаза Сергия — это свидетельство, отражение той огромной внутренней работы, посредством которой только и возможно духовное восхождение человека, трудное и долгое стяжание человеком подлинной святости. И еще одно следует сказать о взгляде Сергия на покрове: этот взгляд бесконечно долог.
Живость лика Сергия на покрове — в постоянстве состояния натуры, во вневременной пристальности его взгляда на нас, а значит, в бесконечности внутреннего общения, диалога с нами. Заметим, что этот безмолвный диалог прерывается неизбежно нами, по нашей вине: мы прекращаем смотреть на покров, на лик подвижника. И, предполагая это наше отчуждение, художник сообщает лику Сергия (опять же через взгляд, глаза преподобного) выражение грустного сожаления и легкого, но очевидного укора к зрителю. Прозревая нас, глаза Сергия взыскуют. У зрителя создается впечатление, что от этого пристального взгляда никуда не укроешься; от него же не укроются ни наши слабости, ни вообще наша немощь духовная. Вот почему этот взгляд и выдержать трудно, но и оторваться от него стоит немалого труда. Ибо на нас обращено нравственное совершенство, добродетель, долгим и изнурительным аскетическим подвигом достигшая этого совершенства, а потому обладающая правом взывать к нам, зрителям, указывать и поддерживать на пути духовного восхождения. При этом очевидно, что это взгляд подкупающе доброго, беззлобного человека, сила которого не во властности, но в благожелательной открытости и устремленности к вам. Внешне этот человек подобен вам, один из «малых сих», но он же, этот человек, сумел превзойти себя, свою — общую с вашей — природу, обрел несравнимую с вашей силу духа и воли, чем и обрел нравственное право взывать к вам и увлекать за собой. Перед нами не образ монаха-отшельника, отрешенного от мира, духовный путь которого замыкается целью лишь собственного самосовершенствования. При отсутствии какой-либо экзальтации в образе Сергия нет ничего от умилительной благостности, характерной для некоторых последующих изображений подвижника. Очень энергичный и неотступный взгляд Сергия не только заставляет вас как бы взглянуть в самого себя и стимулирует к внутренней духовной работе; этот взгляд бодрит, внутренне подтягивает зрителя, призывает не просто к безмолвию и молитве, но устремляет к действию, служению.
Постигая это изображение, мы лучше понимаем роль и сущность патриотического подвига Сергия в одолении ратью Дмитрия Донского полчищ Мамая на поле Куликовом. Не случайно впоследствии Павел Флоренский скажет об этом Сергиевом изображении: «Я не знаю другой иконы, где так ярко и так сильно вылилась мысль, чувство и молитва великого народа и великой исторической эпохи».
Задумаемся, как должен был воспринимать это изображение инок Сергиева монастыря, ежедневно подходивший к нему в те далекие дни, когда покров лежал еще не на раке с мощами, а поверх гроба с останками, и, значит, такого же, как он, подвижника, но ставшего уже при жизни в глазах современников «первоигуменом земли Русской». Но, подходя к гробу основателя обители, инок видел рядом с ликом Сергия на покрове и другой лик — Николы Чудотворца, келейного образа «Сергиева моления», «зерцало» его многолетнего аскетического подвижничества. Смотря на оба изображения, монах убеждался, как, усугубленные аскетическим подвигом преподобного, черты святителя Николая перешли и стали чертами лица самого Сергия, стали вневременной характеристикой его обличья, превратив его лицо в лик.
В целом же на первом Сергиевом покрове перед нами предстает не только «сам Сергий», но и живой образ христианского аскетизма, явленный в обличье чисто русского духовного благообразия, мерная и неброская святость которого, сильная именно своей абсолютной естественностью, неизменно завораживает нас, весьма отдаленных потомков, почти так же, как и иноков первых после Сергия поколений братии Троицкого монастыря.
Михаил Спасский

Архив газеты "Тайны века, Харьков, 2004