Печать
Просмотров: 449

Однterror2.jpgим из самых известных террористов начала ХХ века был Иван Каляев. До 1905 года он уже принимал участие в ряде громких покушений, в том числе на царского министра В.К. Плеве.
После покушения на генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича он так описывал свой арест. “В это время послышалось сзади: “Держи, держи!“ — и на меня чуть не наехали сыщичьи сани, и чьи-то руки овладели мной. Я не сопротивлялся. Вокруг меня засуетились городовой, околоточный и сыщик противный.…

“Смотрите, нет ли револьвера, ах, слава Богу, и как это меня не убило, ведь мы были тут же”, — проговорил, дрожа, этот охранник. Я пожалел, что не могу пустить пулю в этого доблестного труса. “Чего вы держите, не убегу, я своё дело сделал“, — сказал я.… “Давайте извозчика, давайте карету“. Мы поехали через Кремль на извозчике, и я задумал кричать: “Долой проклятого царя, да здравствует свобода, долой правительство, да здравствует партия социалистов-революционеров!“ Меня привезли в городской участок... Я вошёл твёрдыми шагами. Было страшно противно среди этих жалких трусишек... И я был дерзок, издевался над ними”. Такое поведение отчасти можно было объяснить нервным потрясением и контузией во время взрыва, так как Каляев не думал, что останется в живых после совершённого им покушения.
Но совсем иначе реагировала на это чудовищное преступ9876543.jpgление террористов, одна из его активных участниц, молодая девушка Дора Бриллиант, которая отвечала за техническую подготовку боевых снарядов. Борис Савинков вспоминал позже, что после того, как они услышали известия о смерти великого князя Сергея, прямо на центральной московской улице, с Дорой, которая сама же передала бомбы Каляеву через Савинкова, произошёл сильный нервный припадок. “В ту же минуту Дора наклонилась ко мне и, не в силах более удерживать слёзы, зарыдала. Всё её тело сотрясали глухие рыдания. Я старался её успокоить, но она плакала ещё громче и повторяла:
“Это мы его убили… Я его убила… Я…
— Кого? — переспросил я, думая, что она говорит о Каляеве.
— Великого князя”.
Эта, описанная очевидцем сцена свидетельствовала, что у некоторых, не окончательно морально разложившихся людей, занимавшихся террористической деятельностью, и особенно это касалось женщин, которым был присущ материнский инстинкт, всё ещё сохранились остатки совести. А из этого духовного источника и возникали чувства жалости, сострадания, милосердия, сочувствия, которые и не могли не подействовать на душу женщин, особенно с чувствительной, утончённой психикой. Эти качества, под воздействием голоса совести, нет-нет, но всё же иногда прорывались сквозь “болото ненависти”, жажды мщения и страстной одержимости, как говорили верующие люди, не без влияния тёмных, злобных сил демонического мира.
В специальной статье за № 60 журнала “Революционная Россия“, который издавали эсеры-боевики, говорилось, следующее: “…На месте казни (великого князя Сергея Александровича) лежала бесформенная куча, вышиной вершков в десять, состоявшая из мелких частей кареты, одежды и изуродованного тела. Публика, человек тридцать, сбежавшихся первыми, осматривала следы разрушения; некоторые пробовали высвободить из-под обломков труп. Зрелище было подавляющее. Головы не оказалось; из других частей можно было разобрать только руку и часть ноги. В это время выскочила Елизавета Фёдоровна (жена великого князя, старшая сестра императрицы Александры Фёдоровны), и бросилась к бесформенной куче. Все стояли в шляпах. Княгиня это заметила. Она бросалась от одного к другому и кричала: “Как вам не стыдно, что вы здесь смотрите, уходите отсюда!“ Лакей обратился к публике с просьбой снять шапки, но ничего на толпу не действовало, никто шапки не снимал и не уходил. Полиция же это время, минут тридцать, бездействовала, заметна была полная растерянность…. Уж очень не скоро появились солдаты и оцепили место происшествия, отодвинув публику“.
Покушение на генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича, который приходился дядей императору Николаю II, планировалось осуществить гораздо раньше. В условленное время, трое террористов, включая самого Каляева, вооружившись самодельными метательными снарядами, поджидали генерал-губернатора у выхода из театра, где он, вместе с женой и детьми присутствовал на представлении. В этот момент перед Иваном Каляевым, который возглавлял террористическую группу, стоял трудный для него выбор, — или решиться на теракт, и бросить бомбу в губернаторскую карету, где находились также женщины и дети (которые наверняка пострадали бы), либо отложить покушение на великого князя до того момента, когда он будет в карете один. Однако в этом случае для террористов существовал риск, что больше такого удобного для покушения момента им не представится. В этом случае Каляева могло ожидать презрение его однопартийцев, а может быть и месть со стороны боевиков. Однако после мучительных раздумий, он всё же решился отложить это покушение на более поздний срок. И это второе покушение он теперь и совершил во дворе кремлёвской резиденции, хотя риск для него в этом случае во многом увеличивался из-за осложнившихся обстоятельств. Каляев отложил своё покушение для того, чтобы не пострадали, как он считал, невинные люди, хотя и был риск, что удобного момента для убийства у него больше не будет.elizabethfeodorovnabymvnestero.jpg
Поэтому, когда после ареста, в тюремную камеру, куда Каляева поместили после ряда формальностей, вошла вдова великого князя Елизавета Фёдоровна, у которой на глазах был буквально на куски разорван её любимый муж, террорист испытывал противоречивые чувства, некоторой вины перед вдовой, но вместе с тем, и гордости, как человек, спасший её ранее от неминуемой смерти.
О том, что он думал в тот период можно составить представление на основании письменных воспоминаний самого Каляева. О состоявшемся разговоре в Бутырской тюрьме он писал следующее: “Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития”.
Однако Елизавета Фёдоровна пришла не благодарить Каляева за то, что прежде он не убил её вместе с мужем, хотя имел возможность это сделать. Она пришла, чтобы просить его осознать своё положение и покаяться в своих совершённых преступлениях, как великом грехе перед Богом. За это мужественная женщина обещала вымолить у государя ему жизнь. Все очевидцы признавали, что у Елизаветы Фёдоровны полностью отсутствовало мстительное чувство к убийце любимого мужа, но было лишь страдание от утраты единственного близкого ей человека (своих детей у них не было). Вместе с тем, была и особая, можно сказать материнская жалось к человеку, который совершил, сам того не осознавая, страшный грех (думая, что это геройство), и который никак не может понять путь своего спасения, и увидеть ту пропасть — адскую бездну, которая вот-вот готова навсегда его поглотить в своём страшном “огнедышащем чреве”!
Надо сказать, что убийство, каким бы оно ни прикрывалось покровом и оправданием, всё же всегда остаётся убийством. И все, в том числе и большинство революционеров (и у них была какая-то совесть), в глубине души знали, что всякое убийство — это преступление и перед Богом, и перед людьми. Вот на этот голос совести, который мог пробудиться (как это уже однажды было) в Каляеве, и рассчитывала благородная женщина, в своём великодушном поступке победившая ту злобную ненависть к человеку, которая является принципиальной антитезой любви к ближнему.
Подойдя к Ивану Каляеву, Елизавета Фёдоровна, от переполнявших её чувств, тихо прошептала, с глубокой скорбью глядя на него широко раскрытыми, полными слёз глазами: “Я прошу Вас, возьмите от меня эту икону. Я буду молиться за вас!“. И умоляя его принять икону — образ Божией Матери, Елизавета Фёдоровна просила не за себя, не за царя, и не за монархию, — она просила великого грешника, каким был Иван Каляев, неоднократно совершавший страшный грех человекоубийства, искупить вину перед Богом, обратившись к нему от всего сердца, и примириться со всеми людьми, кто бы они ни были. А иначе (она это твёрдо знала), что та мучительная казнь, которая ожидала Ивана Каляева, была только короткой прелюдией, лишь бледной тенью тех страшных мук, которые ожидали его в вечности. И от осознания предстоящих ему ужасных страданий, которые не могли сравниться тут ни с чем, её милующее сердце было охвачено великой жалостью к несчастному грешнику.
Впоследствии Иван Каляев в своих письмах, как бы спохватившись, из малодушия и ложного героизма, боясь осуждения людей своего круга, пытался отрицать, что он раскаивался в своём убийстве. Он утверждал, что икону он взял, не потому что согласился с Елизаветой Фёдоровной, а просто из-за приличия. Он даже заявил, что нисколько не сочувствовал её горю, а только на время свидания затаил в себе свою ненависть к ней. “Мои убеждения и моё отношение к царствующему дому остаются неизменными, и я ничего общего не имею… с религиозным суеверием рабов и их лицемерных владык…”. В горделивом упоении своей значимости, он тщеславно заявлял: “В результате всех стремлений моей жизни я оказался достойным высоты общечеловеческого протеста против насилия“.
Надо отметить, что партию социалистов-революционеров, как преемников политического терроризма, он называл “носительницей заветов “Народной воли“ во всей их широте”. Приговорённый судом к смертной казни, (казнён в Шлиссельбургской крепости 5 апреля 1905 года), Каляев оставил после себя письмо, в котором с вызывающим пафосом писал заранее приготовленные слова: “...Я считаю свою смерть последним протестом против мира крови и слёз и могу только сожалеть о том, что у меня есть только одна жизнь, которую я бросаю как вызов самодержавию“. Вместе с тем, это было не духовное завещание “революционного героя”. На наш взгляд, это были слова озлобленного человека с чрезвычайно гордым самомнением, который не использовал того редчайшего шанса, который предоставила ему судьба, подарив встречу с Елизаветой Фёдоровной, которая так хотела спасти его грешную жизнь! В тоже время, многие революционеры считали Ивана Каляева “настоящим героем” и стремились воспитать в себе те же качества и те же взгляды, которые были присущи этому человеку. Среди таких “подражателей” было большое число и молодых людей, не видевших за внешней, эффектной позой и демагогической фразой, подлинной сущности вещей, того морального разложения человеческой личности, поправшего правовые, общечеловеческие и духовные законы.
Между тем, о великой княгине, впоследствии канонизированной Православной Церковью, Елизавете Фёдоровне, наверное, одной из самых удивительных женщин в отечественной истории по степени духовных качеств и своего нравственного чувства, посвящены многие исследования, в том числе и зарубежных авторов. Елизавета Фёдоровна родилась 20 октября 1864 года в семье великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и принцессы Алисы, дочери английской королевы Виктории11. В 1884 году она вышла замуж за великого князя Сергея Александровича, брата российского императора Александра II. Зная, как она добра, мила, красива и умна, до этого за неё сватались такие авторитетные претенденты “на руку и сердце”, как принц Прусский Вильгельм, будущий германский император Вильгельм I и принц Баденский. После того, как она стала женой великого князя, 13 апреля 1891 года Елизавета Фёдоровна перешла в православную веру, которую искренне полюбила и приняла всей своей душой.
Кроткое обаяние и женственное, одухотворённое очарование Елизаветы Фёдоровны было столь велико и притягательно, что великий князь Константин Константинович Романов посвятил ей такое восторженное стихотворение, написанное в 1884 году:

 

“Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно:
Ты так невыразимо хороша!
О, верно, под такой наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!
Какой-то кротости и грусти сокровенной
В твоих очах таится глубина;
Как ангел ты тиха, чиста и совершенна;
Как женщина, стыдлива и нежна.
Пусть на земле ничто,
Средь зол и скорби многой,
Твою не запятнает чистоту.
И всякий, увидав тебя, прославит Бога,
Создавшего такую красоту!”


Современники вспоминали, что Елизавета Фёдоровна в любой ситуации, всюду и везде создавала атмосферу особой искренности, добра и любви, “принося с собою чистое благоухание лилии”. Встречаясь со множеством людей, она не теряла к ним живого интереса, где могла, оказывала помощь, и обладала редким даром понять всякого человека, от всей души разделяя его нужды и невзгоды. Она говорила: “Ныне трудно найти правду на земле, затопляемой всё сильнее греховными волнами; чтобы не разочароваться в жизни, надо правду искать на небе, куда она ушла от нас“.
Имея доброе и отзывчивое сердце, она постоянно искала повод облегчить положение страдающих людей, где бы они ни находились, организовывала приюты для детей, всеми силами помогала находящимся в местах заключения, нуждающимся и больным (в то время многие люди даже из высшего сословия, осуждённых за преступление не презирали, а жалели, и называли “несчастными“ — авт.). За два года во всех больших российских городах появились такие же обители, как Марфо-Мариинская. Елизавета Фёдоровна жила очень скромно, спала на топчане без тюфяка, под голову подложив лишь пучок сена.
Говоря о своём жизненном идеале в одном из писем к своему брату Эрнсту, Елизавета Фёдоровна писала, что для неё “он заключается в том, чтобы быть совершенной женщиной, а это означает научиться всё прощать”. Между тем, как отмечали современники, в частности Ф.Ф.Юсупов, если её младшая сестра, императрица Александра Фёдоровна “искала торных путей и заплутала в мистицизме, то великая княгиня пошла прямым и истинным путём любви и состраданья. Императрица же считала, что, бросив дворец и раздав всё бедным, её сестра уронила императорское достоинство. Но главным предметом их неладов была слепая вера царицы в Распутина. Великая княгиня видела в нём самозванца и орудие сатаны и сестре о том говорила прямо. Сношения их стали реже и наконец прекратились совершенно”.Alexandra-Feodorovna-1894.jpg
Подвижническая жизнь, после трагической гибели горячо любимого мужа 5 февраля 1905 года, стала похожа на героическую легенду, и могла состояться, на наш взгляд, только в нашем Отечестве (где духовные традиции были особенно одухотворёнными и возвышенными), за которые оно в древние времена заслуженно получило, закрепившееся навеки, название Святой Руси. А такой чести не удостоилась ни одна страна мира! После личной трагедии, поразившей её в самое сердце, Елизавета Фёдоровна не ожесточилась и не замкнулась в своём горе. Наоборот, она посвятила всю свою любовь и жизненные силы служению людям, отдав все свои средства на благотворительную деятельность, что позволило открыть самую лучшую в то время больницу, которая носила название Марфа-Мариинской обители. Обслуживание и медикаменты в ней отпускались бесплатно, и она лично совершала обход всех больных, оказывая не только материальную, но и духовную помощь и поддержку. Вся жизнь Елизаветы Фёдоровны в Марфо-Мариинской обители была поистине святой и подвижнической. Княгиня строго постилась, день и ночь молилась за всех людей, и часто до рассвета оставалась у тяжёлых больных, ни на минуту не оставляя их в одиночестве. Она всячески подбадривала и воодушевляла их, старалась пробудить волю к жизни, заставляла поверить в лучшее будущее и стремилась зажечь в их сердцах тот свет надежды, который мог освятить всю их жизнь. Таким образом, она всеми силами старалась облегчить не только физические, но и душевные страдания людей. Когда началась Первая мировая война, она одной из первых организовала помощь фронту.
Она на деле воплотила призыв Евангелия о самой главной заповеди — любви к ближнему. Уже только за это, на наш взгляд, Елизавету Фёдоровну можно было почитать как великую подвижницу, где любовь и сострадание всегда побеждали равнодушие, жестокость, ненависть и злобу. Однако ей выпала ещё более трагическая, но вместе с тем, и несравнимо более почётная героическая миссия — пройти через мученический подвиг, погибнув от рук богоборческой большевистской власти, до конца утвердив при этом идейную и нравственную правоту своей Веры.
Когда “тёмные силы” захватили власть, в больницу, основанную при монастыре, над которой шефствовала Елизавета Фёдоровна, 1 марта 1917 года прибыл с санкцией на обыск отряд военных, как вспоминали очевидцы, “с кроваво-огненными лентами в петлицах”. “Солдаты кричали, что уведут её. Она отвечала, что готова, но хочет прежде проститься с сёстрами и получить благословение у священника. Солдаты разрешили при условии сопроводить её. Когда вошла она в храм в окружении солдат с оружием, монахини, плача упали на колени. Поцеловав у священника крест, она обернулась к солдатам и велела им сделать то же. Они повиновались. А затем, впечатлённые спокойствием её и всеобщим её почитанием, вышли из обители, сели на грузовики и уехали. Несколько часов спустя члены временного правительства явились с извинениями. Признавались, что не в силах справиться с анархией, которая повсюду”. Вот тогда великая княгиня сказала непонятную для многих и загадочную фразу: “Видно не заслужили мы ещё перед Богом принять мученический венец!“ Однако, как показали последующие события, она всё же ошиблась в этом, — большевики только лишь на короткое время отсрочили свой приговор. Впоследствии ей через шведское посольство неоднократно присылались предложения от германского правительства о немедленной эвакуации, но Великая княгиня решительно отвергала их, заявляя, что её долг быть в трудный час с многострадальным русским народом.
Летом 1918 года её вместе с группой родственников семьи Романовых, молодых великих князей, вывезли на Урал. 17 июля 1918 года под Алапаевском, избив прикладами винтовок, ещё живыми их сбросили в одну из заброшенных угольных шахт. Случайно, Елизавета Фёдоровна и великий князь Иаонн Константинович упали не на дно шахты, а на выступ на глубине 15 метров, поэтому погибли они не сразу. Ещё несколько дней, как потом вспоминали местные жители, постепенно затихая, слышались молитвы умиравших медленной смертью мучеников. Они горячо молились за всех людей, включая своих вольных или невольных убийц: “Прости их Господи, ибо не ведают, что творят!“. А через несколько месяцев войска белой гвардии вошли в эту местность и извлекли тела мучеников из шахты. У Елизаветы Фёдоровны, инокини Варвары, бывшей с ней, и князя Иоанна пальцы были сложены для крёстного знамения, так как они молились до последней минуты. После этого их тела были вывезены при отступлении частей белой гвардии, и в 1920 году они были доставлены для перезахоронения в Иерусалим. Православная Церковь причислила Елизавету Фёдоровну, как мученицу, пострадавшую ради Христа, и умершую в мире и любви ко всем людям, к “лику святых“. Её святые мощи сейчас пребывают в храме Марии Магдалины в Иерусалиме.

Вадим Смирнов

Архив газеты "Тайны века", Харьков, 2007