18 сентября 1941 года начальник Генерального штаба вермахта Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Наряду с удовлетворительным продвижением наших войск, замыкающих кольцо восточнее Киева, отмечены новые сосредоточения противника, выдвигающего свои войска западнее Харькова. Не следует придавать этим группам большого значения, так как они малочисленны и не представляют серьезной ударной силы».
Немцы рвались к Харькову — бывшей столице Украины, городу, где производилось 40% промышленной продукции республики, месту, где выпускались лучшие в мире танки Т-34. Первым признаком нависшей опасности были начавшиеся бомбардировки города. Появились жертвы среди мирного населения.

Харьков спешно готовился к обороне. Город покрылся баррикадами из мешков с землей, ощерился зенитками. Враг неумолимо приближался. Началась эвакуация промышленности, потянулись беженцы. Похоже, никто не верил, что город удастся отстоять.
Тем не менее на ближних подступах к Харькову завязались упорные бои. Немногочисленные советские войска пытались задержать фашистскую армаду. Немцы потеряли в битве за Харьков 20 тысяч человек, 450 танков, 200 орудий. Однако и наши войска были обескровлены настолько, что не смогли организовать эффективную оборону города. Кстати, одним из защитников Харькова был будущий министр обороны СССР маршал А.А. Гречко.
23 октября 1941 года основные силы советских войск оставили город. Позже начальника Харьковского гарнизона судили за преждевременную сдачу города врагу. Справедлив ли был этот суд или нет — сейчас понять трудно.
24 октября немцы вступили в Харьков и, легко очистив город от арьергардных отрядов Красной Армии и ополченцев, расположились в нем. Началась оккупация.
В первый же день своего пребывания фашисты повесили на балконах домов на Пушкинской улице и улице Свердлова 116 советских граждан. Но это было только начало. 26 октября в Харьков прилетел один из главных создателей расовой доктрины нацистов Гиммлер. И после его личных указаний в городе начался массовый террор.
В Дробицком яру было расстреляно все оставшееся еврейское население Харькова, от стариков до грудных младенцев. А в детском доме по улице Артема у детей отобрали запас продуктов и через несколько дней 170 ребят умерло от голода. Свидетельствует бывший шофер душегубки Буланов: «Дети из городской больницы были оборванные и распухшие от голода. Гестаповцы в упор из автоматов расстреливали детей в голову, после чего сталкивали их в яму. Дети, видя происходившее, кричали: «Дядя, я боюсь», «Дядя, я хочу жить, не стреляйте в меня», но немцы на это не обращали внимания».
Подлинным кошмаром для горожан стали облавы. Вспоминает харьковчанка, известная актриса Людмила Гурченко: «Овчарки гнали толпу людей к душегубкам.
Машины набивали людьми и они отъезжали. В эти душегубки пускали выхлопные газы.
И пока машины шли до окраины города, люди в них задыхались. Я видела, как люди, тесно прижатые друг к другу, с искаженными от ужаса лицами смотрели из машины, хватали последний свежий воздух. Их загоняли по доскам в машину, была видна спина, но, очутившись в машине, человек тут же разворачивался лицом. Так и мелькало: спина — лицо, спина — лицо. Такие разные люди, разные лица...»
Облик Харькова постепенно менялся. Появились вывески на немецком языке, напротив нынешнего Дворца бракосочетания расположилось гестапо, на Кооперативной — гаражи душегубок, а бывший Дворец пионеров немцы приспособили под свое варьете. Завелась даже оккупационная газета «Нова Україна», печатавшая объявления немецкого командования типа того, что каждый харьковчанин, пользующийся электрическим током для своих нужд, будет расстрелян как саботажник.
Расцвел базар. За полбуханки черного хлеба можно было выменять золотые часы. Такие вещи за бесценок отдавали люди, не сумевшие приспособиться к жестокому времени. Когда нечего становилось продавать — они тихо умирали в нетопленных квартирах.
Зимой 1941—1942 года в Харькове от голода умерло несколько десятков тысяч человек, преимущественно интеллигенции.
Однако, несмотря на все старания оккупантов — от искусственного голода до массовых репрессий, — Харьков так и не удалось усмирить. Уже через месяц после начала оккупации первой в истории радиоминой был взорван штаб командующего немецким гарнизоном фон Брауна, а другой фашистский генерал был застрелен на площади Тевелева. Подобных терактов были десятки. По свидетельству старожилов, немцы боялись самого слова «партизан».
Тем временем, в мае 1942 года Красная Армия сделала первую попытку освободить Харьков. Началась так называемая Барвенковско-Лозовская операция. Однако, не дойдя до Харькова буквально 20 километров, советские войска попали в окружение и были уничтожены. Это стало одним из крупнейших поражений Красной Армии в этой войне. За ошибку маршала С. Тимошенко и члена совета фронта Н. Хрущева, недооценивших опасность окружения, расплатились своими жизнями десятки тысяч солдат.
Вторая попытка освободить Харьков относится к февралю 1943 года, когда после поражения под Сталинградом немцы отступали по всему фронту. Гитлер приказал «во что бы то ни стало удержать Харьков, потеря которого могла сказаться на престиже Германии, как своего рода Сталинград».
Советские войска под командованием генерала Н. Ватутина перешли в наступление, стараясь окружить харьковскую группировку противника. Фашисты под угрозой попасть в котел были вынуждены отступить. 16 февраля советские части вошли в наш город. Немецкая печать скрыла от своего народа факт потери Харькова.
И снова вспоминает Людмила Гурченко: «По Клочковской проехало несколько мотоциклов с колясками. Потом такая же группа мотоциклистов. И только потом вступила армия. Это были изнуренные, усталые люди. И валенки по мокрому снегу «хлюп-хлюп»... Когда уже повсюду раздавалось радостное «наши», мама вывела меня на улицу. Сколько людей: все плачут, обнимаются!»
Однако радость оказалась преждевременной. Немцы под Красноградом сконцентрировали отборные танковые дивизии СС «Райх», «Мертвая голова» и «Адольф Гитлер». Контрнаступление немцев возглавил знаменитый фельдмаршал Э. Манштейн.
Именно здесь немцами впервые массировано были применены тяжелые танки «тигр».
Манштейн, невзирая на потери, хотел преподнести Харьков к визиту фюрера в Запорожье в штаб группы армий «Юг». В Харькове завязались тяжелейшие уличные бои, которые продолжались шесть суток. Площадь Дзержинского неоднократно переходила из рук в руки. Наконец 16 марта Харьков пал. В город вошли эсэсовские части. Немцы шли, тесно прижавшись друг к другу, шеренгой, от тротуара до тротуара. Они разряжали автоматы на малейший звук. В окна, в двери, вверх, в стороны...
Началась новая волна репрессий. Расстреливали всех, кто приветствовал приход Красной Армии. Госпиталь с тяжелораненными красноармейцами подожгли, а тех, кто пытался спастись из огня, расстреливали тут же. Одного из пленных фашисты распяли и фотографировались возле его изувеченного тела. Размах зверств «вторых немцев», как их называли горожане, превзошел все мыслимые границы. Всего же в период первой и второй оккупации гитлеровцы убили сто тысяч жителей нашего города.
Окончательное освобождение Харькова связано с битвой на Курской дуге. Наступление на Харьков, получившее кодовое название «Полководец Румянцев», учитывая все прошлые неудачи, готовилось особенно тщательно.
Потом, когда советские войска уже вошли в Харьков, стороннему наблюдателю могло показаться, что все прошло без сучка и задоринки. Словно не было за спиной многодневных кровопролитных боев, будто не случилось танкового контрнаступления немцев под Ахтыркой, едва не сорвавшего всю операцию. «Это была совершенно другая армия, — пишет Л. Гурченко. — Не верилось, что за полгода может произойти такое перерождение. Танки, машины, солдаты в новой форме. Это вам не валенки по мокрому снегу «хлюп-хлюп». Взрослые говорили, что это наши новые моторизованные части».
Днем 23 августа в город вступила армия победителей. Командующий операцией «Полководец Румянцев» маршал Конев позвонил в Москву, разбудил отдыхавшего после рабочей ночи Сталина и лично сообщил ему эту радостную новость. А вечером столица СССР салютовала освободителям первой столицы Украины. Страшная картина предстала перед освободителями, когда они вошли в Харьков: в центре города фактически не осталось ни одного целого здания, только обгоревшие стены. То, что не было разрушено во время уличных боев 1941 и 1943 годов, взорвали отступавшие гитлеровцы. Писатель Алексей Толстой, приехавший в Харьков, писал: «Я видел Харьков. Таким был, наверное, Рим, когда в пятом веке через него прокатились орды германских варваров — огромное кладбище».
Но еще страшнее были следы преступлений, совершенных нацистами над мирным населением. Именно в Харькове, крупнейшем из освобожденных тогда городов, впервые стал вопрос о суде над военными преступниками. Это была прелюдия Нюрнберга. Судили трех гитлеровских офицеров и одного предателя, виновных в массовом истреблении харьковчан. На процесс приехали Илья Эренбург, Константин Симонов, Леонид Леонов. За его ходом следили все телеграфные агентства мира...
Преступники были повешены на Благовещенском базаре, где раньше оккупанты сами проводили публичные казни, в присутствии 40 тысяч харьковчан.
Постепенно возвращались беженцы, возвращалась мирная жизнь, но трагический перелом уже произошел. Никогда больше Харьков не смог подняться до уровня того красавца-города, каким он был до войны. Были разрушены десятки памятников архитектуры, вывезены в Германию многочисленные художественные ценности (например, картины П.Рубенса и Д.Веласкеса из художественного музея). Но еще страшнее были невосполнимые человеческие потери — гибель десятков тысяч харьковчан, носителей культуры, традиций и самого духа нашего города.
Харьков был разрушен гораздо больше, чем Киев (не говоря уже обо Львове), но денег на его восстановление было выделено недостаточно, а генеральный план 1946 года в основном остался на бумаге. Из первой столицы мы начали превращаться в рядовой областной центр.
Да, наши предки подняли город из руин и, в первую очередь, его заводы и фабрики. Они сделали все что смогли и даже то, что было выше человеческих сил. Вернуть же Харькову статус крупнейшего интеллектуального центра, славу города-красавца, гордое имя Первой столицы — это наш сегодняшний долг. Кроме нас этого сделать никто не сможет.

Константин Кеворкян. Главы из книги «Первая Столица»