«Братья и друзья, сыновья земли Русской! Соберемся вместе, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в восточные страны — в удел Симов, и восхвалим победу над поганым Мамаем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим!» (Повесть XV века «Задонщина»)

ТОРГОВЦЫ СЕНСАЦИЯМИ

О битве на поле Куликовом известны тысячи работ.
Все они признают значение битвы, воздают должное русским воинам.
Только в последнее время здесь угнездился червь сомнения. Предпринимаются попытки умалить и даже отменить сражение.

Летописи были и остаются главным источником всех публикаций о битве. Следовательно, необходимо, прежде всего, по меньшей мере, их использование, даже новое их прочтение.
Здесь-то и находится первый камень преткновения. Иные исследователи новейшего разлива сведения летописей едва затрагивают и более того принижают их как произведения малограмотных монахов, и как в тексте, которые переделывали и переписывали в угоду тем или иным обстоятельствам. В частности, Г. Носовский и А. Фоменко, рассуждая о Куликовской битве, строят свою «новую гипотезу», практически не упоминая летописи. Отсюда и результат. Еще одну группу источников составляют произведения древнерусской литературы. Это сочинение, написанное или приписываемое Софонию Рязанцу. Известно как «Задонщина» или «Слово Сафония Рязанца о великом князе Дмитрие Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая». Оригинал произведения неизвестен. Сохранились более поздние списки с разночтениями в них. Но в целом все они сохраняют единую форму и стиль, дух патриотизма. Таким образом, даже поздние списки оставляют за произведением право быть среди главных источников по изучению битвы.
Менее известно, но также остается среди главных источников «Сказание и Мамаево побоище (Летописная повесть)». Оригинал не сохранился. Известны более поздние списки.
Г. Носовский и А. Фоменко увидели в этих произведениях прежде всего, искажение и дефекты» и ограничивают задачу не исследованием, но только беглым пересказом и сосредотачивают внимание только на «исходных географических именах».
«Вот настали времена...»
«Что ни день, то чудо» — писал Демьян Бедный.
...Времена, что настали, породили разнузданную свободу в обработке исторического материала.
Традиции и тенденции следует пересматривать — все изменяется, а история (вернее историография) это, как известно, тонкая химия мозга. К тому же, гуманитарные науки всегда создают иллюзию доступности. Вот и покатился по страницам печати вал сенсаций следующего типа:
Александр Македонский — это Тимур, Дмитрий Донской в одном месте Тохтамыш, в другом — Батый. Сам Батый от «батя», а Мамай — от «мамин сын». А в другом месте Калита или Батый, или Чингисхан.
Эти примеры как раз предваряют то, о чем рассуждают Носовский и Фоменко в главе о Куликовской битве.
Рассуждая о Куликовской битве в рамках своей «Новой хронологии», Носовский и Фоменко выдвинули гипотезу, которую более уместно назвать домыслом и даже курьезом.
Без указаний на источники и на историографию вопроса, они делают неожиданный вывод:
«Итак, Куликовская битва — это было сражение волжских и сибирских казаков во главе с Дмитрием Донским с войском польских и литовских казаков, возглавляемых Мамаем». Самое же сражение шло за «обладание спорными городами: Москвой, Коломной, Муромом и Владимиром». Другими же словами, сибирские казаки дрались за овладение Москвой, причем на том месте, где еще не было Москвы. (Москва по мнению Носовского и Фоменко основана в 1382 г. При этом Дмитрий Донской и есть Тохтомыш, который сжег Москву, т.е. победил себя самого...
Авторы делают решительный вывод: ... Куликово поле находилось в Москве. По двум обстоятельствам: Куликово поле — это Кулишки (в центре Москвы), воины, павшие в битве захоронены в Москве.
Сражение, как говорят источники, было лютое: «Посечено от безбожнаго Мамая полтретья ста тысяч и три тысячи» («Задонщина») т.е. 253 тысячи. «... иже лежат трупи крестьянские аки сенные стоги, а Дон река три дни кровию текла. Но, как известно, на том же месте, которое называют Куликовским, никаких захоронений не обнаружено. Вместе с тем Носовский и Фоменко личным участием обнаружили такое захоронение в 1994 году на территории Симонова монастыря в Москве. Не могли же тогда, — рассуждают авторы, — везти такое количество за 300 км с Куликова поля в Москву, которой, напомним, по их словам тогда еще не было. Следовательно, приходят они к решительному выводу, Куликовская битва имела место не на поле в нынешней Тульской области, но на Кулишках в нынешней Москве.
Итак, челн, ведомый Носовским и Фоменко плывет по руслу потока, смывающему память битвы на поле Куликовом. Поток силен. Но, как известно, не в силе Бог, а в правде.
Ведают ли, что творят новоявленные исследователи в погоне за сенсационными и парадоксальными суждениями? А вот Геббельс точно ведал, когда говорил: «Отними у народа историю — и через поколение он превратится в толпу, а еще через поколение им можно управлять, как стадом».

И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН
Для нас значение Куликовской битвы ясно, — это был переломный момент русской истории. Попытаемся разобраться, почему это стало возможным.
Историк XIX века Василий Ключевский считал, что татарское иго было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение.
Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет урочный час, он соберет свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу.
Еще в мрачное время татарского ига, когда ниоткуда не проступал луч надежды, митрополит Петр (волынянин по происхождению, перенесший в 1325 году митрополию в Москву), по преданию, пророчески благословлял бедный тогда городок как будущую церковную и государственную столицу русской земли.
Мы знаем, что нравственное влияние действует не механически, а органически. На это указал Сам Христос, сказав: Царство Божие подобно закваске. Украдкой западая в массы, это влияние вызывало брожение и незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй души русского человека XIV века.
Но кто же был зарей политического и нравственного возрождения Русской земли?
Пятьдесят лет делал свое тихое дело преподобный Сергий в Радонежской пустыне;
Одним из следствий его нравственного влияния стало событие которое состояло в том, что народ, привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать татарские полчища в открытой степи и там навалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями. Как могло это случиться? Откуда взялись, как воспитывались люди, отважившиеся на такое дело, о котором боялись и подумать их деды?
Из куликовского поколения и его ближайших потомков вышли основатели до 150 новых монастырей. Таким образом, древнерусское монашество было точным показателем нравственного состояния всего мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не оттого, что в миру скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем возвышались нравственные силы.
Примером своей жизни, высотой своего духа преподобный Сергий поднял упавший дух родного народа, пробудил в нем доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в свое будущее. Он вышел из нас, был плоть от плоти нашей и кость от костей наших, а поднялся на такую высоту, о которой мы и не чаяли, чтобы она кому-нибудь из наших была доступна. Так думали тогда все на Руси, и это мнение разделял православный Восток, подобно тому цареградскому епископу, который, по рассказу Сергиева жизнеописателя, приехав в Москву и слыша всюду толки о великом русском подвижнике, с удивлением восклицал: «Како может в сих странах таков светильник явитися?»
Русские люди XIV в. признали это действие чудом, потому что его источник — вера.

Феодосию Киево-Печерскому принадлежит формулировка: «Живи в мире не только со своими друзьями, но и с врагами своими, но только со своими врагами, а не с врагами Божиими?»
Сергий тоже берег свой народ от суетных подвигов и побед, потому так тяжело ему было благословить Куликовскую битву, и он говорил великому князю, сомневавшемуся идти ли на Мамая или покориться его воле: попросят враги золота — отдай, чести потребуют — отдай, умереть можно только за веру, за имя Христа, за свое имя: он обозначил те пределы, дальше которых отступать нельзя.

Но все-же добавил: «Тебе, государь, должно попещись о врученном тебе христоименитом стаде; Бог правды дарует тебе победу и сохранит тебя для вечной славы, а многим из сподвижников твоих готовы венцы мученические».
Он отпустил с Димитрием двух своих иноков, Александра Пересвета и Андрея Ослябю, которые были облечены в схиму и горели желанием пролить кровь свою за веру христианскую.
Выступив против врагов, великий князь отважно перешел Дон, чтобы предупредить соединение Мамая с Ягайлом; здесь получил он от преподобного Сергия просфору и послание, в котором было писано: «Иди, иди смело, князь, надейся на помощь Божию». Эти слова одушевили мужеством Димитрия и все войско русское.
Хотя Мамай собрал большое 150-тысячное войско. Кроме татаро-монголов, в нем были хорезмские турки, ясы, касоги, опытная генуэзская пехота, нанятая за деньги. С 40-тысячным войском шел к Мамаю литовский князь Ягайло. Не веря в победу соотечественников, на сторону врага перешел рязанский князь Олег. Ягайло и Олег уже условились, как поделят между собой московские земли.
У московского же князя было 100 тысяч воинов почти из всех русских княжеств. К нему на службу перешли со своими полками два литовских князя: Андрей и Димитрий — братья Ягайло.

ДРАМАТИЗМ СРАЖЕНИЯ
Перейдя за Дон, русские лишали себя путей отхода, и в тылу у них оставались Ягайло и Олег с крупными силами. В случае неудачного столкновения с татарами полки Дмитрия обрекались на полное уничтожение.
Что чувствует солдат перед боем? Кого вспоминает он, о чем думает? О чем думали, кого вспоминали наши предки на Куликовом поле, когда только ночь отделяла их от грозного сражения? Точными словами не сказать этого. Потому что в такой час каждый становится мудрым, как философ, и понимает жизнь во всей ее простоте.
Музыкой можно только передать состояние воина в ночь перед боем. И еще отдаленно поэтическим словом, как это сделал летописец:
«Уже давно вечерняя заря потухла. И князь Димитрий Иванович, взяв с собою только своего брата Владимира и литовских князей, выехал на Куликово поле, и стал посреди двух войск, и повернулся к татарскому войску, и слышал великий стук и клич, точно собираются на торг, точно строят, точно трубы гремят, а позади грозно волки воют. Вороны играли за рекой, точно горы колебались; гуси и лебеди на реке Непрядве били крыльями, возвещая необычную грозу. И сказал Волынец (Димитрий Боброк) великому князю: «Слышите ли это?» И сказал ему великий князь: «Слышим, брат, великая гроза». И сказал Волынец: «Призываю тебя, князь, обратиться в сторону русского войска». И была великая тишина. Волынец сказал великому князю: «Что слышишь, господин?» Он же отвечал: «Ничего, только видим многие огни и многие зори соединяются». И сказал Волынец: «Запомяни, князь, господин, доброе предвещание, призывай Бога, не теряй веры». Волынец сошел с коня, приник к земле правым ухом и пролежал долгое время, встал и вдруг поник головой. Великий князь Димитрий Иванович сказал ему: «Что это значит, брат?» Тот не хотел говорить. Великий князь долго принуждал его сказать, и тот сказал: «Одна примета тебе к добру, другая не к пользе. Слышал я, как плачет земля на две стороны: одна сторона как некая женщина вдовица, а другая как некая девица, точно свирель, проплакала плачевным голосом. Жду победы над погаными, а много наших погибнет».
В то утро на Куликовом поле долго стоял туман. Только в одиннадцатом часу дня полки увидели друг друга.
Русские войска встали между Дубяком и Смолкой, заняв по фронту 4 километра.
Зеленой дубраве встал отборный конный полк под командованием выдающихся военачальников князя Владимира Андреевича и боярина Димитрия Боброка-Волынского, внука Гедимина.
В одной из летописей говорится, что в этом полку была третья часть всего русского войска — по тем временам резерв невиданной силы.
По обычаю, с обеих сторон выехали на конях богатыри, чтобы сразиться в единоборстве. С татарской стороны был Челубей, с нашей - ученик Сергия Пересвет, до пострижения брянский боярин Александр. Всадники налетели друг на друга с такой силой, так ударили копьями, что оба упали замертво.
«И сошлись оба войска, крепко бились не только оружием, но и убивали друг друга врукопашную, умирали под конскими копытами, задыхаясь от великой тесноты, ибо невозможно им было уместиться на Куликовом поле, тесное ведь место между Доном и Непрядвою».
Пеший отряд — частный резерв — на некоторое время прикрыл обнаженный фланг большого полка. Однако вскоре татары смяли левое крыло и огромными массами устремились в тыл русских, отрезая их от мостов на Дону и грозя сбросить в Непрядву.
«Страшно и горестно, братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские, словно сенные стога» — продолжает летописец.
Нет сомнения, противнику удалось бы это в полной мере, не будь в Зеленой дубраве отборного, закованного в латы резерва. Татарское войско, ничего не зная о нем, подставило ему под удар свой фланг и тыл.
«Князь Владимир Андреевич, — не мог вытерпеть татарской победы и сказал Димитрию Волынцу: «Беда великая, брат, какая польза от нашего стояния? Разве не в насмешку будет нам оно? Кому придется нам помогать?» И сказал Димитрий: «Беда, князь, великая, но не пришел наш час: всякий, кто не вовремя начинает, беду себе приносит. Потерпим еще немного до удобного времени и подождем, пока не дадим врагам нашим воздаяния». Тяжко было детям боярским видеть людей из своего полка убиваемыми. Они плакали и непрестанно рвались в бой, точно соколы, точно приглашенные на свадьбу пить сладкое вино. Волынец же запрещал им, говоря: «Подождите немного, есть еще с кем вам утешиться». И пришел час, внезапно потянул им южный ветер в спину. Закричал Волынец громким голосом князю Владимиру: «Час пришел, время приблизилось». И еще сказал: «Братья мои и друзья, дерзайте». И одновременно выехали русские из дубравы, точно выдержанные сокола ударили на многие стада гусиные; знамена их направлены грозным воеводою.
Татары же, увидев их, закричали: «Увы нам, снова Русь обманула, слабейшие люди с нами сражались, а сильные все сохранились». И обратились татары в бегство, и побежали».
Преподобный Сергий, во время битвы, стоя с учениками своими на службе, говорил о ходе сражения и называл павших на поле брани, принося за них молитву. В трудные минуты битвы призывал братию к усиленной молитве, и, когда в сражении на Дону произошел перелом то и он обессиленный духовной битвой, лишь сказал, — мы победили.
Русские гнали врага четыре десятка километров до реки Красивой Мечи.
Всего три часа шло сражение на Куликовом поле, а потери с обеих сторон были огромны. Русские потеряли до 40 тысяч воинов, татары — вдвое больше.
Летопись сохранила нам имена воинов, искавших на поле боя своего полководца: Юрки-сапожника, Васьки-сухоборца, Веньки Быкова... Великого князя Димитрия Ивановича нашли в полусознательном состоянии. Доспехи на нем были иссечены ударами.
В старинной повести «Задонщина» московский боярин Михаил Александрович так говорит после битвы Димитрию Донскому: «Государь, князь великий Димитрий Иванович! Нет, государь, у нас сорока бояринов больших московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояринов коломенских, сорока бояр серпуховских, тридцати панов литовских, двадцати бояр переславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, восьми бояр суздальских, сорока бояр муромских, семидесяти бояр рязанских, тридцати четырех бояринов ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятнадцати бояр углических...»
«И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились».

ИСКУПЛЕНИЕ
Великий князь, возвратясь с победою в Москву, благодарил Сергия за советы и молитву и с восторгом восхвалял милость Божию.
Благодарные потомки единогласно прозвали Димитрия Донским, двоюродного брата его, Серпуховского князя Владимира Андреевича, одного из главных виновников счастливой победы — Храбрым, а самую битву — Мамаевым побоищем. Эта достославная битва еще не освободила Русской земли от постыдного ига, даже не прекратила варварских нашествий, но цепная реакция распада Золотой Орды была уже необратима, ведь в случае победы на Куликовом поле у Мамая были все шансы централизовать Орду под своей властью и у нас была бы совсем другая история.
Как эхо разносится по горам и долам, так разнеслась по ближним и дальним землям весть о победе русских над монголо-татарами. Первыми ее услышали спешившие к Мамаю, Ягайло и Олег.
Литовское войско недалеко от Дона повернуло и той же дорогой ушло обратно. Олег бежал в Литву.
Соседи Московского княжества теперь ясно увидели, что сила, растерянная в княжеских междоусобицах, в распрях, возвращается к русским. Первый залп пушек, установленных вскоре Димитрием Донским в Московском Кремле, подтвердил это.
При именах преподобного Сергия и святого благоверного князя Дмитрия Донского народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и подтверждает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной.
Не хотели князья русские жить дружно навлекли на себя иго татарское и лишь через сверхнапряжение всех сил — слезами, потом и кровью смыли грехи свои.
«На Куликово поле пошли дружины отдельных княжеств северо-восточной Руси, а вернулся единый русский народ» — говорил по этому поводу историк Лев Гумилев.
Произошло это в субботу, 8-го по старому, а по новому стилю 21 сентября, когда православные христиане празднуют Рождество Пресвятой Богородицы.
«Как милый младенец у матери своей земля русская: его мать ласкает, а за баловство розгой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и господь Бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве».
Заключил свою повесть летописец.
К этим словам и сейчас нечего добавить.

Семен Авербух, Сергей Моисеев

Архив газеты "тайны века", Харьков, 2005